Ион Деген - Война никогда не кончается (Рассказы, документальная проза, стихи)
Но, когда, задыхаясь, лейтенант ворвался в дом, он ничего не сказал. Не майорские погоны кляпом заткнули клокотавшие в горле слова.
Из открытого шкафа вывалились платья, как потроха из брюха убитой лошади. В одно из них гвардии майор старательно укутывал деревянную кофейную мельницу.
Все это ошарашило лейтенанта нелепостью и неправдоподобием. Кому это и зачем в Смоленске сейчас может понадобиться кофемолка?
Да и сам замкомбата по политической части, маленький, кругленький, весь такой правильный от благообразного тщательно выбритого лица до сверкающих шевровых сапожков, и вдруг -награбленные платья и эта кофемолка!
А над ящиком возвышался бюст гвардии майора с иконостасом орденов, хоть сейчас поставь его в музей.
И впервые за всю войну лейтенанту стало невыносимо обидно. Ведь ни в одном бою не был этот бюст. А у меня, небось, за все годы войны, за все бои только один орден "Отечественная война". Нет даже той давней медали. А он и за сегодняшнюю ночь и, может быть, даже за мои "пантеры" получит очередной орден.
Лейтенант ничего не сказал. Он рывком вытащил из ящика гармошку.
Отскочил ремешок. Перламутровые кнопки басов зацепились за багетную раму. Угрожающий рык, такой неестественный в этом сверкающем великолепии, потянулся вслед за лейтенантом.
- Это моя гармошка, товарищ гвардии майор, понимаете? Моя личная собственность.
- Немедленно положите гармошку, гвардии лейтенант!
Но он уже вышел из дома и быстро зашагал, возбужденно размахивая расстегнутой гармошкой. И она временами обижено всхлыпывала. А батальонные ребята с недоумением смотрели на лейтенанта и гвардии майора, семенившего коротенькими ножками в легоньких сапожках и кричавшего что-то по поводу
субординации и дисциплины.
Кто-то из оружейников сказал:
- Перебрал наш имениник на радостях.
До фольварка было меньше километра. Лейтенант еще не решил, что он сделает с гармошкой. А замкомбата по политчасти, подбегивая, чтобы далеко не отстать от лейтенанта, приказывал ему немедленно остановиться и отдать гармошку, угрожал военным трибуналом и штрафным батальоном..
Лейтенант подошел к танку и скомандовал механику-водителю заводить. Он положил гармошку под гусеницу и поманил танк на себя.
Желтые перламутровые осколки брызнули из-под машины. Один из них упал на запыленный носок маленького шеврового сапожка.
Гвардии майор круто развернулся и, провожаемый недобрыми взглядами экипажей и штрафников, ушел из фольварка.
Солнце скатывалось в листву старых груш. На серебристом льняном поле чадили, догорая, "пантеры". Фронт ушел за лес, на запад. Танкисты блаженствлвали в тылу, предвкушая долгие спокойные дни формирования.
Но день был испорчен.
Лейтенант так и не узнал, представил ли его генерал к званию Героя. Даже батальонный писарь ничего не мог сказать по этому поводу. Танкистов награждали стрелковые корпуса, которым придавали отдельную гвардейскую танковую бригаду.
Осенью, уже в Пруссии он получил награду за "пантеры", за ночной бой, за форсирование Немана и за многое другое.
Он почувствовал, как горячая волна накатывает на глаза, когда все, стоявшие в торжественном строю, с недоумением смотрели на него и на командира бригады, вручавшего ему медаль "За отвагу".
Два года назад у него на гимнастерке уже красовалась такая медаль. Потом ее забрали. В ту пору медаль была огромной наградой. Редко кого награждали во время отступления. Сейчас даже ордена раздавали куда щедрее. Обесценилась медаль. За один подбитый танк по статусу полагался орден. А тут...
Гвардии майор не насладился конфузом лейтенанта. К тому времени, получив еще один орден Красного знамени, он был назначен не то заместителем командира отдельного тяжелотанкового полка по политической части, не то отозван для работы в Смоленском обкоме партии.
1958 г.
МАДОННА БОТТИЧЕЛЛИ
Грустная это история. В стихах нет ни слова о том, что произошло. Стихи так, вообще.
Конечно, мне приятно, что эти стихи полюбились в бригаде. Нравились и другие. Но, я думаю, больше потому, что ко мне хорошо относились. А эти... Все видели картину, о которой я написал стихи. Мадонна с младенцем. Ничего не выдумал.
В имении, оставленном врагами,
Среди картин, среди старинных рам
С холста в тяжелой золоченой раме
Мадонна тихо улыбалась нам.
Я перед нею снял свой шлем ребристый,
Молитвенно прижал его к груди.
Боями озверенные танкисты
Забыли вдруг, что ждет их впереди.
Лишь о тепле, О нежном женском теле,
О мире каждый в этот миг мечтал.
Для этого, наверно, Боттичелли
Мадонну доброликую создал.
Для этого молчанья. Для восторга
Мужчин, забывших, что такое дом.
Яснее батальонного парторга
Мадонна рассказала нам о том,
Что милостью окажется раненье,
Что снова нам нырять в огонь атак,
Чтобы младенцам принести спасенье,
Чтоб улыбались женщины вот так.
От глаз Мадонны теплых и лучистых
С трудом огромным отрывая взор,
Я вновь надел свой танкошлем ребристый,
Промасленный свой рыцарский убор.
Все так и было. Стали бы наши ребята заучивать эти стихи, если бы нашли в них хоть каплю неправды!
Написал я их не тогда, когда мы увидели картину, не в имении, а уже в землянке. Но времени прошло немного. Около недели. Может быть, дней десять.
Командир машины из соседнего взвода музыку к нам придумал. Хотел, чтобы это был марш нашей роты. Только вместо марша почему-то получилась грустная песня. Было в ней уже что-то слышанное, знакомое, но все равно хорошая у него получилась песня.
Нет, ничего в этих стихах не придумано. Не написал я лишь, что Мадонна была не одна, а с младенцем . Но младенец был как бы частью Мадонны.
Вот только не нравится мне в этих стихах... сам не могу понять, что мне не нравится.
На фронте стихи были для меня, что ребята в экипаже. Солдаты. А эти стихи отличались от других. Тоже как бы солдаты. Но только не в обыденной жизни, а на параде. Т е же люди, та же сущность, те же желания. Но в повседневной жизни они не такие прилизанные. Эти стихи отличались от всех других, написанных мной в ту осень.
Наступление выдохлось. Пехота окопалась и заняла оборону. Нас отвели в тыл. Мы поселились в роскошном имении. В том самом, в котором мы увидели эту картину. Но черта с два танкистам дадут усидеть в имении. Нас поперли. Не немцы - свои. Штаб стрелкового корпуса. Обидно, конечно. Но не плакать же из-за этого. Мы и до войны не проживали в имениях.
Построили землянки. Оборудовали их. Прихватили кое-что из имения. Я взял картину. Эту самую. Мадонну Боттичелли. Это батальонный начбой сказал нам, что Мадонну написал Боттичелли.
