Геогрий Чернявский - Через века и страны. Б.И. Николаевский. Судьба меньшевика, историка, советолога, главного свидетеля эпохальных изменений в жизни России первой половины XX века
Мартов, выехавший в 1920 г. на съезд Независимой социал-демократической партии Германии, в Россию действительно уже не вернулся, став с осени 1920 г. представителем своей партии за границей. Вскоре к нему присоединились еще два видных меньшевика, выпущенные из России: Рафаил Абрамович Абрамович и Давид Юльевич Далин. Но на тех, кто остался в России, обрушились аресты. Был арестован почти весь состав ЦК РСДРП, в том числе и Николаевский, оказавшийся за решеткой уже 21 февраля 1921 г., даже до начала Кронштадтского восстания. Кабинет руководителя архива сменился на камеру Бутырской тюрьмы.
Впрочем, Николаевский был смещен с поста руководителя архива примерно за полтора месяца до ареста, о чем доложил на заседании Бюро ЦК РСДРП 9 января. Этот факт, наряду с некоторым другими, был оценен партруководством как новая тактика «коммунистов по отношению к м[еньшеви]кам и беспартийным, занимающим ответственные места»[218]. В том же месяце из Москвы в Петроград был выслан Дан (20 января меньшевики приняли по этому поводу протестующее заявление). Николаевскому поручалось передать это заявление во ВЦИК Советов[219].
7 и 21 февраля, перед самым арестом, Николаевский еще участвовал в заседаниях ЦК. На последнем заседании он выступил с сообщением об уже произведенных арестах и о засаде, устроенной в помещении ЦК чекистами. Ему было поручено «представить к ближайшему заседанию ЦК материал о Грузии и подготовить соответствующую резолюцию»[220]. Речь шла об агрессии Советской России против демократической республики Грузия, последовавшей после спровоцированного большевистской агентурой восстания в нескольких селах с русским населением. 12 февраля 1921 г. началось советское военное вторжение на грузинскую территорию. 25 февраля в Тбилиси вошли части российской 11-й Красной армии. 17–18 марта на состоявшихся в Кутаиси переговорах было подписано соглашение о прекращении военных действий. Вслед за этим в Грузии была провозглашена советская власть. На этом «внешнеполитическом» фоне меньшевики надеялись удержать статус полулегальной оппозиционной партии в России.
Как через много лет вспоминал Николаевский, на заседаниях ЦК шли острые споры по поводу выработки программного документа меньшевиков. Дан настаивал на том, чтобы в качестве такового были приняты тезисы Мартова, доложенные совещанию в апреле 1920 г. Ряд участников заседаний (Д.Ю. Далин, A.A. Трояновский и сам Николаевский) указывали, что эти тезисы уже не соответствуют реальной обстановке в стране, охваченной повсеместным недовольством в связи с продолжением и усилением политики «военного коммунизма». Эта группа считала положение неопределенным, а принятие программного документа – преждевременным. Споры дошли до того, что Трояновский заявил о выходе из ЦК в случае принятия резолюции Дана. Тогда Николаевский добился отсрочки принятия решения до получения мнения находившихся за границей Мартова и Абрамовича.
Возвратившись домой, Николаевский написал Мартову письмо о происходящем внутрипартийном кризисе и высказал мнение, что Мартову следует как можно скорее возвратиться в Россию и охладить пыл Дана. Юлий Осипович, тяжело больной туберкулезом горла, в Россию, однако, не вернулся (мотивировав свой отказ не болезнью, а целесообразностью). Вопрос об общепартийном документе фактически был снят с повестки дня[221]. Руководство партии меньшевиков все более и более теряло почву под ногами.
Многие творческие планы Бориса Ивановича остались нереализованными. Собственно говоря, и в персональном, и в общеполитическом планах это было почти неизбежно при однопартийной власти большевиков, которые стремились уже в первые годы своего господства использовать исторические документы и факты исключительно для собственной выгоды, не гнушаясь их сокрытием и прямыми фальсификациями. Почти одновременно с увольнением Николаевского от руководства Главным управлением архивов (Главархивом) был отстранен Рязанов, который, хоть и стал большевиком, имел сомнительную репутацию, связанную с меньшевистским прошлым. На его место поставили большевика М.Н. Покровского, которого, несмотря на профессорское звание, считали в ту пору чистопородным большевиком, хотя и он до 1917 г. отходил от большевизма. (Развенчание Покровского как историка с наклеиванием на него всяческих ярлыков начнется через десять с лишним лет – в середине 30-х годов, уже после его смерти.)
Последними архивными находками Николаевского перед арестом были документы архива московской Центральной пересыльной тюрьмы (Бутырок). Похоже, что уже из тюрьмы ему удалось передать по крайней мере один из найденных документов в редакцию журнала «Каторга и ссылка», опубликовавшего материалы Николаевского через год, когда автор уже находился за рубежом. Она была подписана инициалами и помечена «весной 1921 г.», временем, когда Николаевский сидел в тюрьме. Печатать материал политзаключенного было менее рискованно, чем политэмигранта[222].
В основе публикации лежала «Памятная записка» администрации Бутырок начальству на предмет награждения персонала, отличившегося в «смутные дни» декабря 1905 г. Текст «записки» давал богатый материал для исследования Московского восстания. В нем приводились данные о баррикадах, появившихся в районе тюрьмы, уличных боях, попытке заключенных устроить бунт. Как видно из текста, тюрьма была окружена повстанцами со всех сторон, не исключено было, что им удастся ворваться внутрь здания. Даже писцы были снабжены оружием. Две охранные роты, не раздеваясь, несли караульную службу в течение девяти дней.
Это была последняя публикация Николаевского, подготовленная в то время, когда он еще находился на территории Советской России. Через некоторое время сотрудничество с советскими изданиями возобновится, но уже из-за рубежа. Вместо Николаевского руководителем Московского историко-революционного архива стал Владимир Васильевич Максаков, большевик со времени II партийного съезда (1903), надежный сторонник властей. Позже его удостоили всяческих почестей; он стал профессором, опубликовал ряд книг по истории революционного движения и архивному делу, насквозь проникнутых «большевистской партийностью», фальсифицирующей историю.
Любопытно, что под руководством Максакова на базе Московского историко-революционного архива было образовано Третье отделение Госархива РСФСР, в котором постепенно сконцентрировалась документация политического сыска дооктябрьских карательных учреждений. Новое подразделение действительно стало своего рода преемником Третьего отделения канцелярии его императорского величества, то есть учреждением, нацеленным на выявление и покарание врагов существовавшего режима. Через несколько лет, уже в эмиграции, Николаевский писал Бурцеву, также ставшему эмигрантом, что ГПУ выявляет бывших эсеров и меньшевиков именно по архивам: «Все когда-либо к таким делам причастные «выясняются»… затем их вызывают в ГПУ и требуют подписки. В случае отказа бывают высылки лиц, даже совсем отошедших – чуть ли ушедших [из партии] еще до революции, черт знает что такое! Пойти в ссылку за то, что уже раз был в ней 15–20 лет тому назад по меньшевистским или с.-р. [эсеровским] делам»[223].
Пройдет еще несколько лет, и старые большевики, как и миллионы советских людей, вообще никакого отношения не имевшие к политике, разделят участь меньшевиков и эсеров.
12 октября 1921 г., более чем через полгода после ареста, в квартире Николаевского, в его отсутствие, чекисты произвели обыск. Добыча была внушительной. Конфискованные документы уложили в шесть пакетов, которые затем были переданы в следственную часть президиума ВЧК. Согласно акту вскрытия этих пакетов, необходимые для следствия материалы были отобраны в один пакет. Остальные подлежали возвращению Николаевскому[224]. Разумеется, ничего ему возвращено не было, так как находился он в тюремной камере[225].
Заключенные в Бутырку меньшевики пытались всеми доступными средствами (через проникавшую в тюрьму прессу и редкие свидания с родными) получать информацию о текущих событиях. В камерах происходили бурные дебаты о значении Кронштадтского восстания, о сущности поворота в советской политике после X съезда РКП(б).
Заменив обрекавшую город и деревню на голодное существование «продовольственную разверстку» времен «военного коммунизма» на фиксированный «продовольственный налог», большевики вынуждены были предоставить населению возможность торговли. Была восстановлена мелкая и средняя частная собственность. На государственном уровне в страну через создание «концессий» стали привлекать иностранный капитал. Все эти меры, вводившиеся постепенно, но достаточно быстро, получили название новой экономической политики, более известной как НЭП.