Борис Джонсон - Фактор Черчилля. Как один человек изменил историю
Был ли Черчилль позером? Нет, хотя каждый в некоторой мере действует исходя из приписываемой самому себе индивидуальности. А в случае Черчилля крайне удивительно то, что его публичный образ – его имидж – находился в потрясающем соответствии с действительностью.
Он, быть может, умыкнул знак победы с континента, но только Черчилль мог озорно повернуть его вокруг, как он часто и делал, в результате жест означал не только победу, но и «отвали»[48]. И как бы вы ни посмотрели на его возлияния, они были грандиозны. За день он выпивал около полулитра шампанского «Поль Роже» и также сопровождал ланч белым вином, а обед – красным, после чего мог употребить портвейн или бренди. В 1936 г. он на пари отказался от крепких напитков, что никак не помешало поглощению алкоголя в других формах и в таких количествах, которые – по словам его личного секретаря – вывели бы из строя человеческое существо меньшего калибра.
А сигарами он размахивал не для эффекта, не из тщеславия, для него они не были каким-то фрейдистским внешним атрибутом мужества. По словам его секретаря, Черчилль выкуривал от 8 до 10 больших кубинских сигар в день. Даже если он не завершал несколько дюймов – а окурки собирались, и садовник в Чартвелле набивал их табаком свою трубку, – все равно сигар набралось огромное количество: по оценкам около 3000 в год, или 250 000 за его жизнь.
Несмотря на все это, он сумел разменять девятый десяток с кровяным давлением 140/80. Как будто его тело символизировало способность нации поглощать наказания и преодолевать их. Поговорим о его фальстафовском поведении: интервьюер, побывавший в Чартвелле, написал увлекательный отчет о своих наблюдениях за Черчиллем, евшим у себя дома. Он хотел всего и сразу, без какого-либо упорядочения. Он подцеплял вилкой мясной пирог вслед за бифштексом, затягивался сигарой, проглатывал шоколадку, выпивал бренди, затем снова тянулся вилкой за бифштексом – и при этом говорил почти без остановок.
Поговорим теперь о его чувстве юмора и остроумных замечаниях: все же удивительно, насколько много событий оказывается совершенной правдой. Вот почему изобилие апокрифических рассказов приписывается Черчиллю – ведь жемчуг украшений формируется вокруг зерен истины, да и эти зерна можно сложить в глыбу.
Используя множество действительных случаев, искусные поддельщики добавляют свои фальшивки, понимая, что будет невозможно отличить одно от другого. Совершенно верно, что в 1946 г. он встретился с Бесси Брэддок, убежденным лейбористским парламентарием внушительных размеров, которая однажды призвала расстрелять из пулемета нескольких консервативных членов местных советов. При их встрече Черчилль был несколько «уставшим и эмоциональным».
«Уинстон, – ощетинилась Бесси, – вы пьяны». «Мадам, – ответил он, – а вы уродливы, я же к утру протрезвею». На наш взгляд, это почти непростительная грубость, но Бесси получила поделом за личный выпад. Да и нельзя сказать, что Черчилль сильно перебрал – по словам его телохранителя Рона Голдинга, подтвердившего всю историю, он лишь чуть «пошатывался». Замечательно и то, что ответ был мгновенным.
Ф. Е. Смит однажды сказал: «Черчилль провел лучшие годы жизни в подготовке к своим экспромтам». Эта спонтанная реплика Черчилля оказалась на первом месте в рейтинге самых забавных оскорблений в истории, составленном Daily Express.
Подлинной является и шутка про Лорда – хранителя печати. Последний пришел к Черчиллю, когда тот был в уборной. «Скажите Лорду – хранителю печати, которому я нужен, что я запечатан в своем нужнике и мне хватает моего дерьма», – зарычал Черчилль («Tell the Lord Privy Seal that I am sealed in the privy, and can only deal with one shit at a time»). Даже если он не произнес всю фразу целиком, он придумал главную шутку – Privy Seal/sealed in privy[49].
Мы снова видим пример его любви к хиазмам, неожиданным перестановкам слов: вспомните «начало конца/конец начала» или «Я готов встретиться со своим Создателем, готов ли Создатель к тяжкому испытанию встречи со мной – это другой вопрос»; «Мы придаем форму зданиям, а потом здания формируют нас»; «Я взял от алкоголя больше, чем алкоголь забрал у меня» и множество других высказываний.
Иногда у меня возникало искушение отвергнуть какую-то историю как безусловно апокрифическую, но на поверку она оказывалась истинной. Он на самом деле так говорил. Вспомните байку о том, как он выступал с лекциями в Америке. После одной из них он подошел к буфету и попросил положить ему куриную грудку.
«Мистер Черчилль, – сказала леди, организовывавшая выступление, – в этой стране мы говорим “белое мясо” или “темное мясо”». На следующий день ей доставили замечательную орхидею от почетного гостя, а сопроводительная карточка гласила: «Я буду очень признателен, если вы прикрепите этот цветок к вашему белому мясу».
Я с убежденностью включил этот рассказ в свой список подделок – но затем внучка Черчилля Селия Сандис подтвердила его подлинность. «Где вы слышали его?» – спросил я. «Из первых уст», – ответила она. Что же, с этим не поспоришь.
Юмор Черчилля как концептуален, так и вербален. Он не только использовал свой гигантский английский лексикон, но и придумал одно из самых ярких высказываний на «франглийском». Ему ставят в заслугу превосходную угрозу, адресованную де Голлю: «Et marquez mes mots, mon ami, si vous me double-crosserez, je vous liquiderai»[50] («И заметьте мои слова, мой друг, если вы меня обманете, я вас ликвидирую»).
Даже если он не произносил этого предложения целиком, он точно сказал «je vous liquiderai». У всех этих замечаний общим является то, что они не только забавны, но и поразительно грубы. Так, Джеймс Рамсей Макдональд, лидер лейбористов, был не только «овцой в овечьей шкуре». Однажды Черчилль довольно далеко зашел в своих нападках на него и выдал тираду, которая заметно выделяется даже в славной традиции парламентских инвектив, – оскорбление, которым мог бы гордиться его отец Рандольф.
Помню, когда я был ребенком, меня привели в знаменитый цирк Барнума, где была выставка уродов и чудовищ, но из всех экспонатов мне больше всего хотелось увидеть «Чудо без костей». Однако родители рассудили, что это зрелище было бы слишком деморализующим и отталкивающим для детских глаз. И мне пришлось ждать пятьдесят лет, чтобы увидеть, как «Чудо без костей» сидит на правительственной скамье.
Когда Черчилль увидел Стаффорда Криппса – сурового лейбориста, который во время войны по непостижимым причинам расценивался как его соперник, – он сказал: «Вот идет бог, только без милости божьей». Черчилль мог быть груб и со своими коллегами. Он сказал, что новые консервативные парламентарии, группирующиеся в 1945 г. вокруг Ричарда Батлера, были «стаей розовых петухов». А когда ему доложили, что Иден и Батлер дожидаются встречи с ним рядом с кабинетом, он повернулся к личному секретарю Энтони Монтегю Брауну: «Скажи им пойти и поиметь друг друга».
Поскольку дожидающиеся явно услышали это, Черчилль закричал вслед уходящему Брауну: «Но им не нужно выполнять инструкцию буквально!» Я привел лишь несколько из сотен блестящих анекдотов о Черчилле, но они иллюстрируют ключевую особенность его политической личности: у него была буйная драчливость бульдога, или же самого Джона Буля. Не всем и не всегда эти истории оказывались по вкусу, но в военное время нужен тот, кто безнадежно жизнерадостен и словесно находчив, чтобы как следует послать нацистов, – а точнее, капрала Шикльгрубера и нарциссов.
Чтобы мобилизовать демократическую страну во время войны, нужно быть близким к народу, а Черчилль мог быть таковым лучше, чем кто-либо из его современников. Он любил каламбуры и игру слов так, как ее любят журналисты, придумывающие заголовки для газеты Sun. Социалистическую утопию он называл «утопией бесконечных очередей»[51], а когда он построил курятник, то назвал его «Чикенгемским дворцом». Если дальше развивать тему цыплят, нужно вспомнить его поездку в Оттаву в декабре 1941 г., где Черчилль рассказал о перебранке с Петэном и нерешительной Францией. «Когда я предупредил, что Британия будет сражаться в одиночку, что бы они ни делали, их генералы сказали премьер-министру и его разобщенному кабинету: “Через три недели Англии свернут шею, как цыпленку”. Однако какой цыпленок! И какая шея!»
Слушатели рассмеялись, потому что он не только умело приспособил свою речь к североамериканской аудитории (some chicken вместо более привычного британского варианта what a chicken), но еще и намекал на толщину шеи, то есть нахальство и дерзость.
И есть заключительный аргумент в пользу того, что Черчилль олицетворял существенные свойства британского характера: его непрерывная и беззастенчивая эксцентричность в речи и во всем остальном. Он придумывал новые слова, чтобы угодить своему вкусу. Черчилль окрестил Маунтбеттена «трифибией», поскольку тот мог вести действия на земле, море и в воздухе. Программу ленд-лиза он называл «непостыдной», а соответствующее английское слово unsordid не встречается ни до него, ни после. У Черчилля было отвращение к скрепкам и скобкам, он предпочитал, чтобы документы были скреплены завязками, которые он именовал «клопами».
