Александр Абрамов - Мужество в наследство

«Юнкерсы» разворачивались для повторного захода.

— Где же, черт возьми, наши? — со злостью выругался Павел.

В ночь с 21 на 22 июня дежурила первая эскадрилья. Это он знал точно.

«Неужели все уничтожены? Или выжидают?» — мысли перемешивались, наскакивали одна на другую…

Силуэты немецких самолетов постепенно таяли на горизонте. Стрельба прекратилась. Наступила тишина.

Павел сжимал в руке пистолет, ощущая потной ладонью холод металла. Стуча подкованными сапогами, по мостовой пробежал вооруженный отряд милиции.

Надо торопиться! Пологов бросился через дорогу. Навстречу ему, повизгивая, проковыляла подстреленная собака. За огородами Павла догнал командир эскадрильи капитан Гамулькин.

— Скверно дело, очень скверно, — на ходу выдохнул он. — Лазутчики, сволочи, объявились. Видишь? — он кивнул на рукав реглана, пробитый пулей. — Ладно, что руку не задело.

Какой-то момент они, словно загипнотизированные, стояли на краю взлетной полосы. Глаза слепило от горящих самолетов.

Пологов взглянул туда, где вчера оставил свой «ястребок». Над черно-серой грудой обугленных остатков поднимались колеблющиеся столбики дыма.

Все, кто находился на поле, старались спасти хотя бы часть машин.

Уцелевшие самолеты руками перекатывали с аэродрома в кукурузу и сразу же маскировали.

Потом принялись рыть щели для укрытий. Работали молча, сосредоточенно, лишь изредка вытирая пот с разгоряченных лиц да с беспокойством поглядывая на горизонт. Выброшенную на брустверы землю тут же укрывали зеленью.

Павел тоже взялся за лопату. Возле него орудовал киркой командир звена старший лейтенант Фомичев. Он жил рядом с аэродромом и по тревоге тотчас прибежал сюда.

Присели на траву перекурить, и Фомичев рассказал Павлу о событиях, происшедших на его глазах.

Фашисты обрушились лавиной. Не осталось в живых ни одного летчика из дежурной эскадрильи. Они пытались поднять свои «миги» в воздух, но не успели. «Мессершмитты» расстреляли их прямо на взлете, у самой земли.

— После бомбежки, — закончил Фомичев, — немцы на бреющем гонялись над аэродромом за людьми, ранили несколько человек.

Полк окопался. Всех командиров эскадрилий и их заместителей вызвали в штаб. В небольшой комнате связисты работали на двух рациях, непрерывно вызывая дивизию.

— Сокол! Я — Ракета. Прием! Я — Ракета. Прием!

В окружении офицеров у висевшей на стене карты стоял командир полка майор Волков. Опустив голову, он о чем-то размышлял.

Все молчали.

Достаточно было взглянуть на их лица, чтобы понять: ох как нелегко на душе у каждого!

На столе Пологов заметил чьи-то аккуратно сложенные планшеты, партийные и комсомольские билеты, портсигары. Он машинально стал считать: «Восемь, девять…»

В комнату вбежал незнакомый лейтенант.

— Товарищ майор, разрешите обратиться! — козырнув, он протянул пакет.

Волков поспешно вскрыл конверт.

— Товарищи командиры! — заговорил он, пробежав глазами бумаги. — Внимание! Знакомлю с директивой штаба дивизии.

…С учетом создавшейся обстановки перед 149-м истребительным авиаполком ставилась задача: создать для противника видимость, будто аэродром покинут, замаскировать материальную часть, а личному составу занять оборонительные позиции.

— Необходимо выделить мобильную авиагруппу, — продолжал майор, — командиром назначаю капитана Тараненко. Завтра утром этой группе предстоит передислоцироваться на запасной аэродром севернее Тернополя.

После обсуждения было решено немедленно привести в боевую готовность одиннадцать самолетов и подготовить взлетную полосу. БАО[3] должен обеспечить исправность уцелевших автомашин и бензозаправщиков. Командиру батальона аэродромного обслуживания майору Алексееву поручалось заняться подготовкой к эвакуации семей летного состава.

В полдень в третий раз появились вражеские самолеты. Раздались крики: «Воздух! Воздух!» Люди кинулись в укрытия. Несколько человек, растерявшись, побежало в сторону города. Путь им преградил майор Алексеев. Он вернул всех назад.

Павел услышал нарастающий, уже знакомый гул бомбардировщиков. Но сначала показались шесть истребителей. Они пронеслись низко над землей, поливая огнем уцелевшие строения. Чтобы не обнаруживать себя, по ним никто не стрелял.

Бомбардировщики, не встречая сопротивления, шли волнами, уверенно и нагло. Посыпались бомбы. К небу вздыбились черные снопы земли. На этот раз пострадало и каменное здание штаба: фугаска угодила в самый угол двухэтажного дома. Выглянув из щели, Пологов увидел, как торцовая стена осела и развалилась. Над провалом, окутанным дымом и пылью, повисли стропила и доски.

В этот день немцы больше не наведывались. Передышка позволила убрать с поля обгоревшие части самолетов, засыпать воронки и подровнять взлетную полосу. Техники и механики поспешно заканчивали ремонт поврежденных истребителей. Работа не прекращалась до поздней ночи…

Рано утром, 23 июня, перед самым вылетом, на поле стояла тоскливая тишина. Казалось, полк в скорбном молчании прощается с аэродромом, к которому за год люди привыкли, как привыкают к родному дому.

«Безлошадным» летчикам, как они теперь себя называли, выделили автобус. В ожидании сигнала все сидели мрачные, никто не пытался завязать разговор. Бойцу, остававшемуся в городе с майором Алексеевым, Павел передал записку для жены.

Раздался хлопок ракетницы. Зачихали, зафыркали моторы. Взмыли в небо одиннадцать крылатых машин — все, что осталось от трех эскадрилий. Они брали курс на северо-восток.

Когда истребители превратились в едва различимые точки на горизонте, автобус с «безлошадными» тронулся и, раскачиваясь на ухабах, потащился по искалеченной дороге…

Кажется, впервые за эти сумасшедшие сутки у Павла выдались минуты, чтобы разобраться во всем происшедшем. Под монотонное урчание мотора он с какой-то щемящей тоской вспомнил, как два дня назад — всего два дня! — они с Валей собирались на пляж.

Еще в мае, когда в Черновицах начался купальный сезон, жена говорила ему:

— Ну, когда же мы пойдем на речку, Павлинка? Ты посмотри, какие деньки установились. Давай в этот выходной…

— В этот? — Павел что-то прикинул в уме. — А ты не жди меня, забирай Володьку и — айда.

Так они и не сходили на пляж. В одно воскресенье у Павла были полеты. В другое — учения. Потом еще что-то. И только в субботу, 21 июня, он пришел с аэродрома раньше обычного и торжественно сказал: