Александр Чуманов - Палка, палка, огуречик...

Она плюхнулась на «пузу», едва не расплескав наш небольшой пруд, подняла тучу брызг, но все же из воды выбралась самостоятельно, морщась от боли и вполголоса матерясь, живот и ляжки были у нее при этом красными-красными, как внутренность арбуза, а глаза злые и несчастные.

Ничего не понимавшие в жизни Нинкины дочки восторженно хлопали в ладоши, Васька морщился, будто от зубной боли, пляжная публика, потрясенная, но не так, как замышлялось, валялась от хохота по песку, а мне хотелось быть в этот момент в каком-нибудь другом месте планеты. Мне кажется, что Нинке было бы чуть-чуть легче, если бы я и впрямь отсутствовал…

А потом Васька по пьянке отморозил ноги, и ему их немного укоротили, дали какие-то протезы, и Васька с Нинкой, собрав девчонок и прочее совместно нажитое богатство, уехали из Арамили. Вроде как — к Васькиной родне в какую-то вятскую деревню. И больше уж мне, наверное, никого из них не встретить в этом мире…

В общем, мы прокантовались в коммуналке ровно два года. И все эти два года мой отец, разумеется подбадриваемый мамой, «хлопотал».

Сколько я его помню, подобного рода хлопоты были одним из основных его жизненных занятий. Технику многочасовых сидений в самых разнообразных приемных он знал в совершенстве, и, вероятно, не было в стране Советов такого начальника, которого мой отец не мог бы взять измором, вот только не во все приемные его пускали…

Всю жизнь отец хлопотал насчет специального инвалидного транспортного средства — периодически ездил в Свердловск на всякие комиссии-перекомиссии, откуда возвращался с неизменно отрицательным результатом, который его, как казалось, ничуть не обескураживал.

А ведь если хорошенько вдуматься, может, нам стоит признаться хотя бы самим себе: «Е-мое, а ведь получается, что мы все в той или иной степени — детдомовцы. Причем с очень давних, добольшевистских времен. Иждивенчество, может, одна из самых главных примет нашего милого менталитета…»

Между тем инвалиды, выглядевшие явно здоровей отца, но нигде по причине малограмотности не работавшие и потому имевшие вторую группу инвалидности, вовсю шустрили на мотоколясках, катали нас, пацанов, а когда мы немного подрастали, то и управлять своим драндулетом доверяли, впадая в состояние пьяного благодушия.

Конечно, отцу было обидно. Конечно, ему тоже хотелось. Правда, вряд ли он отчетливо представлял тогда, что такое собственное транспортное средство и какие бывают с ним мороки. И вообще, какая это большая ответственность и головная боль не просто владеть, но еще ездить по улицам и дорогам СССР.

Однако был такой нюанс — инвалиду третьей группы могли дать куда более солидный автомобиль, но для этого требовалось раскошелиться, сделав легкое встречное движение навстречу государству, заплатить процентов шестьдесят от стоимости машины. А у нас лишних денег отродясь не водилось.

Но вдруг однажды мама, провожая отца на очередную комиссию, возьми да и ляпни: «Проси „Москвича“!» Отец только поглядел на нее изумленно да и закрыл за собой дверь. А вечером, глуповато улыбаясь, с порога огорошил: «Дали…»

А мы только-только маленько разжились. Только-только выхлопотанную отцом «хрущобу» обживать начали, нарадоваться центральному отоплению, ванне с титаном и холодной воде из крана еще толком не успели, как не успели нарадоваться собственному телику (прежде-то к соседям «кина» смотреть ходили), мебели новомодной — комоду шифоньеру и круглому столу, сработанным, как говорится, «из всего леса».

Мама объявила: «Ну, все, отсюда — только вперед ногами». И остальная семья молча с ней согласилась. Однако так сложилось, что из этой квартиры еще никого вперед ногами не выносили, и я, самый юный из ее первообитателей, судя по всему, буду первым.

В общем, телевизор да плюшевый коврик с оленями мы загнали, мебель, однако, спроса не нашла. А то и ее б. Но мебели, видимо, к тому моменту для советского народа достаточно новой нарубили. Мама с еще большим остервенением принялась строчить свои задергушки-накидушки. Даже я, имевший небольшое количество денег, вырученных осенью за кроличьи шкурки, которые до того собственноручно содрал с бедных звериков, но еще раньше самих звериков вырастить пришлось, что было одним из последних моих детских увлечений, — безо всякого сожаления пожертвовал на общесемейное дело.

Таким образом, к назначенному сроку полторы тыщи новехоньких рублей были собраны, еще тыщу щедрое государство взяло на себя.

И знакомый водитель пригнал нам с базы красный «Москвич-407Б» — предмет неслыханной роскоши, одномоментно выдвинувший нас в самые передовые ряды строителей коммунизма, который, лично я в этом нисколько не сомневался, жертвуя свою трудовую копеечку на средство передвижения, должен был уже вот-вот, ну, буквально… Да многое, ей-богу, говорило за это!..

Пожалуй, это были наилучшие для нашей семьи времена. Возможно, они и для страны в двадцатом веке были наилучшими. Не зря ж придумали — «оттепель»… Не замечали: когда в марте хорошая оттепель, даже думать не хочется о грядущих с почти гарантированной неизбежностью майских снегах да заморозках…

Да, чуть не забыл, а это тоже относится ко времени «оттепели», мама где-то в самом начале нашего арамильского периода, во-первых, вырвала у соответствующих органов справку о полной реабилитации своего отца, а во-вторых, назло моему отцу и только поэтому вступила в КПСС. Тем самым ее муж, любивший в иные моменты многозначительно обронить: «Не забывай, чья ты дочь…», — разом лишился своего самого весомого аргумента…

А что до гласности, то, возможно, кому-то и где-то ее не хватало, но у нас в Арамили было ее завались — один наш сосед уже по трехэтажке, то есть тоже недавно получивший щедрый подарок от пролетарского государства, одноглазый Тимоха, как-то напившись до потери благонадежности, долго валялся посреди двора и периодически вскрикивал, ни к кому конкретно не обращаясь: «Хрущев дурак, Хрущев засранец!» И ничего Тимохе не было.

В новом доме и приятели у меня скоро новые завелись. Кое-кого, пожалуй, можно было и другом назвать. И что любопытно — дом был разрядом выше предыдущего, впрочем, он и этажом был выше, но главное, новые приятели оказались совсем иного сорта, чем те, поджигатели керогазов. Хотя и в новом доме большинство ребят моего возраста были, как говорилось в старину, «байстрюками».

Конечно, каждый имел в своем активе расхожую байку про геройски погибшего отца, но теперь-то я отчетливо понимаю, что не могло быть даже в то время столько летчиков-испытателей на душу населения, столько геологов и полярников, сгинувших без следа, но прежде сообщивших куда следует об открытом месторождении или формирующемся над Арктикой циклоне…