Себастьян Бэлфор - Фидель Кастро

Однако генезис кубинской Революции отличался от революции в любой из стран «третьего мира». Самым удивительным различием была легкость победы Кастро. В сравнении с долгой и кровавой борьбой в Китае, Алжире и Вьетнаме, кубинская революция представлялась относительно простым делом. И это благодаря особенному структурному состоянию кубинского общества: политической раздробленности режима Батисты, зависимому статусу кубинской буржуазии, малому размеру острова, относительной развитости городского населения. В значительной степени именно легкость победы Кастро захватила воображение миллионов людей в Латинской Америке и Европе и стала вместилищем надежд и фантазий. Еще будучи далекой от всеобщего прототипа, Революция была делом всей Кубы, которое нельзя повторить где-либо в другом месте, так как революционным лидерам пришлось бы узнать себе цену. Вдохновение Революция черпала из кубинской истории и формы организации, извлеченной из необходимости экономического роста и социальных реформ в условиях блокады, навязанной Соединенными Штатами. Именно к этим двум основополагающим моментам Кастро обратился в первое десятилетие своей Революции.

Глава 5

ВЕЛИКАЯ ИЛЛЮЗИЯ

Кубинская Революция по всем показателям являлась триумфом личного героизма. То, что Кастро достиг свержения режима Батисты и неповиновения Соединенным Штатам, поддержало веру в способность воли преодолеть все препятствия. Относительная легкость Революции и огромный энтузиазм людей привели Кастро и его последователей к убеждению, что с такой решительностью и такими политическими способностями кубинцы могут мобилизоваться, чтобы одержать победу над неподатливой проблемой слабого развития. Существовали громадные помехи: Куба была небольшим, только частично развитым островом, казалось, пойманным в ловушку сахарной монокультуры и зависимым от советской помощи для его выживания. Тем не менее битва за развитие и независимость, ведущаяся под знаменем социализма, стала центральной заботой Кастро, как только он пришел к власти. Колебания тактики в течение первого десятилетия его правления можно понять только в свете этой великой иллюзии.

В то же время удивительная роль Кастро в Революции заставила многих кубинцев поверить, в то, что он был непогрешим; все следующие годы он посвятит в речах к пароду много времени раскрытию своих ошибок для критического разбора. Даже те либералы, кто уехал в ссылку, когда Революция отклонилась влево, могут объяснить события только проявлением божьего дара или, как сказал один из них, «гипнотизерскими талантами уникальных лидеров»[93]. Против желания самого Кастро вокруг его фигуры развивался культ личности, по слабее и более располагающий к себе, чем тот, который ассоциировался с руководителями других коммунистических режимов. Здесь не было изображений, прославляющих еще живых героев Революции, и соответствующий Кастро общественный имидж был далек от гранитного обожествления Сталина или Ким Иль Сайга. Куда бы он ни шел, он был в окружении людей. Он — товарищ, «каудильо», благодетель, и все в одном лице.

Основа популярности Кастро, несомненно, лежала в его уникальных отношениях с массами, будь то на телевизионном экране или на общественных собраниях. В любом случае он был хорошим оратором в студенческие годы, но сто стиль радикально поменялся после Революции. В молодости он был склонен к использованию напыщенного красноречия, как и многие политики того времени, что являлось обычным для кубинских и испанских традиций. Этот высокопарный ораторский стиль был наполнен библейскими и литературными ссылками, и эффект достигался из-за постепенного увеличения антитез и звучных эпитетов для побуждения толпы к действиям. Его постреволюционные речи были не менее содержательны и значительно длиннее, но их цель обычно носила скорее поучительный характер, чем агитационный, отражающий новую роль Кастро в качестве руководителя. В этих речах Кастро сразу же достигает взаимопонимания с публикой и затем следует что-то типа диалога, в течение которого он реагирует на настроение аудитории и импровизирует ответы на выкрики, доносящиеся снизу. При выступлении с трибуны, неожиданно высокой для такой огромной фигуры, его речи охватывали широкий круг вопросов, и он делал мучительные попытки объяснить свои взгляды в прямых выражениях, чередуя факты и перемежая статистику шутками и повседневными образами, близкими к опыту обыкновенных людей. Например, в речи к рабочим металлообрабатывающего завода в 1967 году он использовал мороженое «Коппелиа», чтоб проиллюстрировать свою веру в превосходство социалистического производства над капиталистическим. Он допускал, что капитализм сначала выпускает товары, лучше изготовленные, но позже стремится снизить качество. Социализм, наоборот, старается постепенно улучшить качество. Таким образом, продолжал он, фабрика по производству мороженого «Коппелиа» никогда не прекратит своих усилий, направленных на увеличение числа сортов мороженого, которых уже около двадцати[94].

On также использовал общественные собрания как повод для начала кампаний против элит или личностей режима. К восторгу публики, он называл жертвы или указывал на неизвестных людей или группы, или правительственные отделы, пока их политическая репутация не разбивалась вдребезги. Важность общественных выступлений в проявлении власти Кастро может быть оценена тем фактом, что в период между 1959 и 1989 годами он произнес в среднем одну речь в четыре дня длиной, варьируемую от одного часа до половины дня, в зависимости от политической необходимости данного времени. Самые короткие речи были произнесены в семидесятых, когда Кастро сознательно стремился играть менее видную роль в правительстве Кубы.

Все шестидесятые годы Кастро, помимо всего, посвятил себя проблеме поднятия кубинского народа для выполнения геркулесовской задачи развития. Кубинское руководство столкнулось не только с материальными трудностями, по и с психологическими. Победа над слаборазвитостью означала создание Нового Человека. В типичной кастроистской переработке сталинского детерминизма Новый Человек будет создан для увеличения производительных сил, а не как следствие их развития. На самом деле предполагалось, что такой новый человек уже представлен в лице руководителей Революции, причем это были и мужчины и женщины (хотя новой женщине придавалось менее значительное положение). Официальная нравственность революции проникла в ежедневную жизнь, как было во время кампании в Сьерре. Кубинцы поощряли утверждение таких новых достоинств, как простота, дисциплина, самоотверженность и товарищеские отношения. В речи к делегатам от рабочих в конце 1959 года Кастро объявил: «В армии рабочих должна быть дисциплина, должно быть товарищеское отношение, должна быть сплоченность; вы — офицеры этой армии, вы — ее руководители»[95].