Станислав Зарницкий - Боттичелли

Больше всех был опечален Мариано: такого поворота событий он не ожидал. Даже если его сын и прославил Лоренцо, то разве тем самым он совершил преступление? Ведь покровителей ищут все, без этого ремесленнику не прожить, будь он даже семи пядей во лбу. И что же это за коллеги, которые готовы перегрызть горло более удачливому собрату? Такого у них, кожевников, никогда не случалось. Всякое бывало, но в трудный час каждый мог рассчитывать на помощь и поддержку коллег. Делать, однако, нечего, нужно пережидать несчастливую полосу.

Как бы то ни было, старшины купеческой гильдии и приглашенные ими граждане, которые, по общему признанию, знали толк в живописи, высказались за то, чтобы принять и оплатить работу Сандро: выполнена она добротно, все требования соблюдены. Впервые он получил такие деньги. Но важнее золотых флоринов для него было приглашение братьев Медичи посетить их дом на виа Ларга. Двери палаццо правителей Флоренции, в принципе, были открыты для всех, но далеко не все удостаивались чести быть приглашенными во внутренние покои, в которых, как говорили в городе, собраны сказочные сокровища.

Во Флоренции не существовало живописца, который бы не мечтал увидеть знаменитые «доски Брунеллески». Не так давно умерший архитектор считался первооткрывателем линейной перспективы. «Доски» — две картины, одна из которых изображала площадь Синьории с дворцом и лоджией, а вторая — собор Сан-Джованни, служили для демонстрации его открытия. В них были отверстия, и если смотреть сквозь них на отражение «досок» в зеркале, то создавалась полная иллюзия реальности. Кроме того, Сандро надеялся, что ему покажут и работы его учителя Липпи. Да мало ли чего можно увидеть, будучи гостем Медичи!

Ему действительно показали «доски», — причем он был удивлен тем, что им не нашлось лучшего места, чем комната прислуги, — и картины фра Филиппо, и «Рождество» Гоццолли, и даже несколько старинных рукописей с миниатюрами. Слов нет, здесь было собрано все, что могло радовать глаз. Иначе и быть не могло: изысканный вкус хозяев был хорошо известен в городе, и ему безуспешно пытались подражать многие. Их потуги окружить себя подобием роскоши теперь казались Сандро жалкими, ибо эта роскошь походила на ту, в которую он сейчас окунулся, как Мадонна третьеразрядного живописца на творение Липпи. За знаменитый стол Медичи, за которым собирались политики, философы и поэты, он на сей раз не был приглашен, так что не мог подтвердить, что у богатейших людей Флоренции в обычные дни подают самую простую пищу и дешевое вино, от которых отвернулся бы любой купец. Расположение Лоренцо и его брата Джулиано к молодому живописцу пока не простиралось столь далеко.

Они ограничились кратким разговором с ним о разных мелочах; так разговаривают с людьми, уступающими по уму и положению. Видя обоих братьев рядом, Сандро удивился прихоти природы, произведшей от одного корня столь несхожие ростки. Здесь он не был одинок в своих наблюдениях: это несходство поражало многих. В Лоренцо не было ничего от классической красоты: жидкие иссиня-черные волосы, тонкая верхняя губа, нависающий над ней ястребиный нос и темно-оливковое лицо. Он постоянно щурил глаза, ибо был близорук и при этом начисто лишен обоняния, от чего, пожалуй, страдал больше, чем из-за плохого зрения. Голос у него был неприятным, визгливым, режущим слух. Во всяком случае, он нисколько не походил на сына Солнца, то есть Аполлона, как назвал его однажды Фичино.

Полную противоположность брату являл Джулиано. По словам Полициано, «он был высокого роста, плотного телосложения с широкой и выдающейся вперед грудью; имел руки сильные и мускулистые, с крепкими суставами, поджарый живот, сильные бедра, немного полноватые икры ног, живые глаза черного цвета, острое зрение. Огромная копна черных длинных волос откидывалась со лба на затылок. Он был сведущ во всадническом деле и стрельбе, искусен в прыжках и гимнастике, просто обожал охоту». Но когда речь заходила о других достоинствах, то здесь Лоренцо во всем превосходил брата. Пусть природа обделила его красивой внешностью, одарив ею Джулиано, но взамен дала тактичность Козимо, осторожность Пьеро, ум Платона, стихотворный талант Петрарки. Древнегреческий мудрец будто о нем сказал: он походит на сосуд в форме сатира — снаружи безобразие, внутри благовоние.

Младший Медичи, похоже, не переоценивал своих способностей. Хотя он тоже писал стихи, умел красиво говорить, был учтивым и человечным, но политика ему претила.

Как рассказывали люди, хорошо знавшие братьев, Лоренцо, согласно воле отца, предлагал Джулиано разделить с ним власть, но тот наотрез отказался: его-де больше влекут к себе радости Флоренции, а не ее заботы. С него довольно и того, что к нему тянется молодежь, а не умудренные опытом старцы, что он пользуется успехом у дам, а не у сенаторов, что его стихи читают в кругу избранных, а не распевают всякий раз на карнавалах.

Мир нынешних владельцев палаццо на виа Ларга мало походил на тот, что окружал Сандро с детства. В нем было нечто манящее и вместе с тем внушающее страх — как бы не впасть в соблазн, не совершить непростительный грех. Наверное, то же чувствовал Адам, когда Ева протянула ему яблоко с древа познания. Сегодня этот мир не оттолкнул его, но и не подпустил близко. У кого просить совета, что делать дальше? Обращаться к отцу вряд ли имело смысл: если он станет рассуждать как ремесленник, то можно только радоваться, что такие влиятельные люди обратили на него внимание; стало быть, будут покровительствовать ему — огородят от невзгод и обеспечат заказами. Чего еще желать? Так сказал бы Мариано, будь он помоложе. Но сейчас, предавшись благочестивым размышлениям, он станет рассуждать: подобает ли христианину, готовящемуся предстать перед Всевышним, толкать отпрыска в омут пороков, где он наверняка погубит свою душу? Ведь за это с него, как с отца, сурово спросится.

Мариано смотрел на жизнь просто и доверял тому, что видел собственными глазами. Пусть толкуют, что у братьев Медичи больше достоинств, чем недостатков; мало ли кто увлекается сейчас язычеством, даже любимый Филипепи Боккаччо написал немало книг, где прославляет и невидимых богов, и нимф, и прочую нечисть. Став правителями города, Медичи обязательно принесут покаяние в прежних грехах, и все наладится. Только все это чепуха — им не дадут сделать это те, кто их окружает. Достаточно вспомнить о таком, с позволения сказать, наставнике, как Марсилио Фичино. Вот где корень всех зол! Надо же было проницательному Козимо откопать его в свое время в Болонье! Именно там «Отец отечества» встретил нищего студента, учившегося на врача и поразившего его острым умом, цепкой памятью и завидной логикой. Тогда-то он и уговорил его перебраться во Флоренцию и заняться философией. Было бы счастьем для города, если бы на этом все и кончилось. Так нет же, болонец будто околдовал Козимо: стал вхож в его семью и получил от него в подарок виллу Кареджи за стенами города, где можно было спокойно и без помех размышлять над тайнами бытия. Утверждали, что он знает наизусть всех языческих философов, считает христианскую веру несовершенной и советует дополнить ее учением Платона. Многие пытались с ним спорить — напрасно, ибо он был изворотлив, как змей, и столь же мудр и хитер, посему победить его в диспуте или в простом споре было невозможно. Но полагали, что разум его не от Бога, да и внешний его облик говорил за это: горбат, хром на правую ногу, лицом безобразен. При встречах с ним Мариано на всякий случай шептал молитву против нечистой силы.