Вадим Чирков - ДАЙ ОГЛЯНУСЬ, или путешествия в сапогах-тихоходах. Повести.

— Ваганов! — услышал он сверху.—Ваганов, где вы?

«Ничего, ничего,— про себя ответил Ваганов,— ничего...»

Встал, начал осматриваться. Внизу забелела площадка гальки. Прыгнул. И так и остался в позе прыжка, ожидая нападения. Темнота убегала под скалы.

Ваганов шагнул вперед.

«Ну, где ты?»

Мягко, успокаивающе хлюпала вода, на гальке темнели водоросли. Еще шаг, еще...

Луч прожектора шарил по воде. Ваганов до боли в глазах следил за взрывающимся от света то здесь, то там берегом. А когда луч исчез, в глазах начал светлеть и расти оранжевый червячок.

Каждую секунду Ваганов ожидал встречи.

«Сидишь где-то, гад. Замер? А ведь боишься! Стрелять не будешь!»

Хватаясь за камни, Ваганов полез выше.

«Видишь меня? Ну не сиди! Иди на меня, иди!»

Под ногой качнулся камень и, перевалившись, скатился вниз. Ваганов упал.

«Салага!»

В темноте рука схватилась за что-то. Глина. Кулак отяжелел. Ваганов встал и, не выпуская глину, пошел.

Скользя, снова падая, ничего не видя перед собой и не помня, он шел, торопился схватиться — пусть с сильным, пусть с вооруженным, пусть с каким угодно,— только покажись, гад!

Сверху посыпалась земля. Ваганов замер, повернувшись к шуму.

— Ваганов! — послышалось сверху.— Это я, Мазур. Ваганов!

— Здесь я,— выпрямился Ваганов.

— Ты здесь? Где ты? Никого нет?

— Нет пока.

— Не будет никого. Ложная тревога. Часовому показалось. Дай руку.

Ваганов только сейчас ощутил глину в кулаке.

— Сейчас.

И, размахнувшись, швырнул ее далеко в воду.

— Грязная рука.

— Ничего, дай, а то я съеду. Так они и поднялись наверх.

— Ваганов,— позвал его комбат,— идите сюда.

Батарея сгрудилась вокруг них. Ваганов соскребывал глину с ладони, все еще напряженный, тяжело дышащий.

— Никого не встретили?

— Никак нет.

— Я уж боялся, что под пули попадете,— совсем не по-командирски сказал комбат.—Ну ладно, Ваганов... Мазур! — крикнул он. — Стройте людей и ведите в казарму!

Пока Ваганов возился у ограды, очищая от глины ботинки, батарейцы собрались в курилке. Курили жадно, жадно разговаривали о происшедшем. Макоев на этот раз сидел молча, ожидая, может быть, когда поутихнут страсти. Вынул папиросу, прикурил от своего же окурка, окурок бросил, проследил дугу огонька и сказал громко:

— Он — моряк, Ваганов. Он—моряк, а вы — салаги.

Курилка было замолчала, потом кто-то все же спросил:

— А ты,— лишь бы не промолчать в ответ,— ты — моряк?

...А между нами, старыми моряками, говоря, нигде так хорошо не думается о доме, как в карауле...

На стене, у которой стоит пирамида с оружием, под самым потолком красными буквами выведено: «Проверяя оружие, целься в потолок». В потолок уже всажена очередь—несколько забеленных известкой дыр разбежалось звездами Кассиопеи. И когда проснешься и, отзевав положенное, оттягиваешь затвор СКС, обязательно посмотришь на них. И вспомнишь сто раз рассказанное: кто-то когда-то нарушил это правило, выпалил в своего товарища и убил его.

Потом, дернув напоследок махорочного ядка и пошевелив плечом, чтобы ладнее приник карабин, делаешь последний вздох и носком ботинка толкаешь дверь.

В третью смену. Третья — ночная.

После теплой, прокуренной и душной караулки свежий воздух покажется морозным—так ударит по ноздрям свежестью.

Над головой качнется небо, полное звезд, уронит одну, она прочертит недлинный светящийся след и погаснет; вдали рассыпаны редкие уже, мигающие угольки городских огней. Вокруг тебя все залито слоем темноты, грудой темноты стоит четвертое орудие.

Под ногами скрипит гравий дорожки. Начальник караула идет впереди, говорить не о чем, но все же кто-то из двоих скажет:

— Ты смотри — июль, а прохладно!

Начкар шагает тяжело, его гравий заглушает все остальные звуки. Ваганову не терпится остаться одному.

Навстречу им раздается окрик:

—

Стой, кто идет?

—

Начальник караула!

Происходит уставной обмен докладами: «...пост номер два сдан», «пост принят».

— Счастливо оставаться! — желает смененный и уходит, живо о чем-то переговариваясь с начкаром.

Ушли.

— Счастливо оставаться! Счастливо оставаться!— долго звучит в ушах.— Счастливо оставаться!

Теперь Ваганов один. Один на батарее, один на всем молчаливом берегу, один под этим огромным небом с медленно плывущими рваными облаками, наедине с ночью, обступившей его со всех сторон враждебными сгустками темноты, которые могут оказаться и притаившимся врагом.

Ваганов снимает карабин и передергивает затвор, загоняя патрон в патронник. Но и эта мерз кажется ему недостаточной. Слишком много опасностей угрожает часовому. Ваганов замирает и весь обращается в слух. Весь: он слушает напрягшейся кожей лица, открытой шеей, затылком,

Из города доносится ровное гудение, гул, словно город — это работающий мотор.

Где-то далеко залаяла собака. Ей тут же ответила другая. Если лают собаки, значит где-то ктото идет. Кто-то, наверно, возвращается со свидания. Этих нечего бояться. Враг может прийти только со стороны моря.

Ваганов по ступенькам забирается к пушке, от нее—на гребень высокого берега, на бруствер. Делает -несколько шагов по сухой хрустящей траве в сторону обрыва. Вот оно — море. Вылуженное луной, с застывшими волнами, далекое с берега, оно кажется холодным, твердым. Металлически сверкающая его поверхность невелика, остальное тонет в темноте и шумит. Ваганов прислушивается. Море шумит так же ровно, как город, только шум его холодный. Но что это?

— Хлюп! Хлюп! Кто-то идет внизу?

Осторожно, пробуя ногой, Ваганов спускается на шаг. Еще шаг... И смотрит в темноту внизу, где слышится хлюпание. Минута. Другая... Палец на спусковом крючке. Чтобы лучше слышать, Ваганов приоткрыл рот. Ему чудится, что внизу ктото есть. Приседает, хрустнув сухой травиной, и снова замирает. Потом резко оглядывается — вдруг кто-то сзади?

— Хлюп... Хлюп... Тихо.

— Хлюп... Хлюп...

Здесь, на краю обрыва, все чужое. Даже пушки. От напряжения Ваганов не чувствует своего веса.

— Хлюп... Хлюп...

И вдруг Ваганов отшатывается — так неожиданно выпрыгнула из темноты яркая картинка: площадь его города, высокое здание ратуши, часы на ней, красный трамвай, яркий полдень. Еще успел заметить идущую в глубину улицу с трамвайными путями, и картинка исчезла. Погасла. Снова темнота вокруг Ваганова.

— Хлюп... Хлюп...— вода хлюпала на одном и том же месте. Ваганов успокоился и сел. Это прибой. Ленивый, мерный. Хлюпает под камнем. Как будто кто-то идет.

— А?

— Хлюп... Хлюп...