Василий Ерошенко - Лидер «Ташкент»

— Жалуюсь на ваших подчиненных, товарищ капитан третьего ранга, официально начал Николай Тимофеевич с порога. — Вся эта компания, видите ли, опять перелезла через забор. Факт засвидетельствован вахтером и сестрой-хозяйкой…

Дальше Натока не выдержал строгого тона и рассмеялся. Сердиться всерьез он, наверное, не умел. Но мне, конечно, пришлось настоятельно попросить «ташкентцев» не нарушать больше госпитального порядка.

А что люди шли и когда можно, и когда нельзя, — радостно волновало и, думаю, было самым лучшим лекарством. Приходили ведь не только те, кого я знал еще по другим кораблям или с кем успел на «Ташкенте» познакомиться поближе. На лидере почти триста пятьдесят человек, не считая прикомандированных. И были, конечно, краснофлотцы, с которыми мне за полгода не привелось толком поговорить. Но навещали и такие.

Причем многие, как мне становилось известно, наводили у врачей обстоятельнейшие справки о моем здоровье. Уже после я узнал: когда мои дела пошли на поправку, матросы сопоставляли получаемые в госпитале сведения о примерных сроках моей выписки со сроками ремонта… Их беспокоило, не получится ли так, что вести «Ташкент» в новые боевые походы придется не мне, а кому-то другому.

Быть может, не совсем удобно самому о таких вещах рассказывать, но для меня все это много значило. Я думал о том, как сближают, роднят людей пережитые вместе боевые испытания. Командовал кораблем не годы — всего лишь месяцы. Плавали и того меньше. А моряки, выходит, уже привыкли ко мне и тревожатся, не заменят ли меня другим командиром, если не успею «в срок» выздороветь. И мне очень хотелось «не подвести» их.

Вновь и вновь вспоминался наш боевой август. Он оставил глубокий след не только на стальном корпусе нашего корабля. То, что выпало на долю «ташкентцев» за этот первый месяц настоящего участия в войне, сделало всех нас дороже друг другу, чем могла бы сделать долгая совместная служба мирных лет.

Выздоравливая, я входил в курс корабельных дел. Ремонт лидера продвигался успешно. Даже Павел Петрович Сурин, обычно скептически относившийся ко всяким заводским срокам, стал поговаривать, что, если так пойдет дальше, двух месяцев может и не понадобиться.

Сокращать сроки помогал заводу сам экипаж. Оправдались слова Василия Ивановича Смирнова, сказанные на стенке дока перед моим уходом на «Фрунзе»: «Как коммунисты, так и все…» Навещая меня в госпитале, Смирнов много рассказывал о том, как «развернулись» на ремонтных работах корабельные комсомольцы во главе со своим вожаком старшиной 2-й статьи Михаилом Смородиным. Немало комсомольцев, отличившихся в боевых походах и на ремонте, стали за это время коммунистами.

Однажды в госпиталь приехал член Военного совета флота дивизионный комиссар Николай Михайлович Кулаков. Его приезды раненые очень любили. Энергичный, неутомимый, деятельный, он умел и пошутить, и заразительно, от души, посмеяться, и всегда вызывал своим приходом радостное оживление даже в тех палатах, где лежали люди с тяжелыми увечьями. Что-то веселое рассказывал Николай Михайлович и в этот раз — смех слышался и в коридоре.

В это время мы лежали в маленькой палате-боковушке вдвоем с командиром эсминца «Беспощадный» капитаном 3 ранга Г. П. Негодой, которого схватил не считающийся с войной аппендицит. Обойдя соседние палаты, Н. М. Кулаков зашел к нам. Присел у коек, спросил о самочувствии, а когда сопровождавший его врач тактично удалился, насупил вдруг свои густые черные брови и негромко сказал:

— Вот что, командиры. Кажется, Одессу придется оставлять. Ждем решения Ставки. Но к эвакуации войск и базы флот уже начал готовиться… Здесь это только для вас.

Мы не сразу нашлись что ответить. Разорвись внезапно под окном бомба, это, пожалуй, не было бы для нас неожиданнее. Госпиталь, хоть и связанный множеством живых нитей с действующим флотом, все-таки был тем местом, куда весьма ограниченно доходили подробности положения дел на фронте. Здесь, как, может быть, уже ни в каком другом коллективе флотских людей, еще продолжали надеяться, что после Григорьевского десанта под Одессой вообще все пойдет на лад. Ведь так хотелось в это верить. И вдруг… «придется оставить». Это сперва не укладывалось в сознании. Если бы услышали не от Кулакова — ни за что бы не поверили.

Николай Михайлович понял наше состояние. Не дожидаясь вопросов, он вкратце рассказал, какая напряженная и опасная обстановка сложилась на непосредственных подступах к Крыму, оборона которого становится на юге главнейшей задачей. А оборонять одновременно и район Одессы, и Крымский полуостров — не хватает сил. Войска, защищающие Одессу, нужны здесь, в Крыму…

Все было логично. Но требовалось какое-то время, чтобы это осмыслить, пережить, принять умом и сердцем как неизбежное.

Член Военного совета доверительно поделился с нами и другими новостями, уже чисто флотскими.

— После эвакуации Одессы, — сказал Кулаков, — очевидно, перебазируем эскадру на Кавказ. Не потому, что не уверены в судьбе Крыма, а для того, чтобы лучше его защищать, опираясь на базы, надежно связанные с тылом и недосягаемые для фашистской авиации. Военный совет и штаб флота останутся в Севастополе… — Николай Михайлович немного помолчал и закончил: — В общем, выздоравливайте поскорее. Каждый командир и каждый корабль нужны в строю как никогда!

Брови его уже не хмурились. Кулаков опять выглядел бодрым и веселым, полным бьющей через край жизненной силы. Таким знал его весь флот, таким привыкли видеть его моряки и в хорошие дни, и в трудные.

К середине октября я стал «ходячим» раненым и начал бродить по коридорам госпиталя, заглядывать в другие палаты. Морской госпиталь непрерывно получал новые «пополнения» и все меньше походил на то спокойное тыловое лечебное заведение, каким был в начале войны. Раненых помещали куда только можно, нагрузка на персонал ложилась прямо неимоверная.

Почти в любое время суток можно было застать на работе сестру-хозяйку нашего отделения Анну Марковну Олещук. Дежурная сестра по фамилии Бурак, изумительно чуткая и заботливая, признавалась, что и сама уж забывает, когда ее настоящая смена: все равно в госпитале и день, и ночь. Этих двух самоотверженных тружениц я видел особенно часто и хорошо запомнил. А через несколько месяцев обе женщины оказались пассажирками «Ташкента». Но до того им еще предстояло перебраться вместе со всем госпиталем в инкерманские штольни и пережить, оставаясь на своем посту, три фашистских штурма…

16 октября флот закончил эвакуацию защитников Одессы, организованную так безупречно, что противник обнаружил уход наших войск с позиций уже после того, как последний корабль покинул порт. Об оставлении Одессы было объявлено в сводке Совинформбюро. И люди, только теперь узнавшие то, о чем предупредил Николай Михайлович Кулаков нас с Негодой, переживали известие так же тяжело, как тогда мы. В Крыму очень верили, что Одессу все-таки не сдадим.