Константин Золотовский - Подводные мастера

Нарушал тишину только наш кок. Он громко кашлял и ронял посуду на камбузе, уверяя, что так бывает с ним всегда, как только корабль прибавляет ход.

Этот повар был с нами впервые в походе. Он замещал нашего любимого веселого кока — Петю Веретенникова, который недавно ушел от нас на базу в распоряжение командования.

Вот уж Петя тот бы не закашлял и не загремел посудой. Он умел ходить по палубе бесшумно, как пантера. Во время шторма он мог нести на одних кончиках пальцев полную до краев тарелку горячего супа и не расплескать ни капли. Петя у нас был артист и всегда умел развлечь команду: мог изобразить голосом и движениями любого человека, любую машину и даже шипение крокодила.

Уходя на базу, Петя распрощался с нами и забрал свое имущество: брезентовый сундучок, любимую книгу «Басни Крылова», в переплете из осетровой кожи, и ученую серую мышь Незабудку.

Незабудка тоже была членом нашей команды. Она переживала все трудности морских походов и жила точно по расписанию.

Когда играли побудку, она вставала, бежала в строй, потом завтракала и обедала по боцманской дудке и вместе со всеми укладывалась спать. Жила она в сумке под корабельным бюллетенем — расписанием боевых тревог — и по сигналу боя вылезала на край сумки.

Все надеялись, что Петя возвратится к нам со своей мышкой, но он не вернулся, и нам дали в поход этого неуклюжего кока.

Операция предстояла рискованная. Лодка потерпела аварию у вражеского берега. Поздно ночью наш командир получил приказ итти на ее спасение.

Все мы хорошо знали эту славную подводную лодку. Она не охотилась за «кильками» — мелкими неприятельскими судами, а топила крупные корабли, преследуя их и в шторм и в штиль, в темные непроглядные ночи и при полной луне.

Вражеские транспорты водоизмещением в десять тысяч тонн каждый еле ползут, — до того они набиты войсками, снарядами и танками.

Тихо крадутся корабли в тени берега под охраной большого сторожевого конвоя.

Гидроакустики лодки докладывают командиру о сильных шумах корабельных винтов. Лодка смело выходит на лунную дорожку, на виду у неприятеля, и дает залп по воде длинными зелеными торпедами.

Лодку подбрасывает при выстреле, но горизонтальщики точно удерживают ее на ровном киле. Один за другим взрываются и тонут пузатые вражеские транспорты с тяжелым вооружением. Багровое пламя плещет в стекло перископа.

Напрасно потом швыряют и растрачивают бомбовый груз фашистские тупорылые сторожевики. Лодка ныряет под брюхо противника и уходит у него за кормой.

Долго ловят ее звукоуловители, и рвутся похожие на круглые коробки с кинолентами глубинные бомбы. Лодку трясет от взрывов, но она уходит и отлеживается где-нибудь в щучьей яме.

Напрасно вьются над морем фашистские самолеты и просматривают ее сквозь воду. Лодки там уже нет.

Минуя стальные сети и минные заграждения, она торопится в такое место, где ее совсем не ждут.

По бортам лодки скрежещут стальные минрепы, и где-то близко над головой проползает «круглая смерть». Лодка пробирается в узкое горло вражеской бухты, топит внутри гавани стоящие у стенки транспорты с военным грузом и, пока гремят взрывы от ее торпед, удирает.

Причину аварии лодки мы не знали. В последний раз она потопила транспорт, на котором враги вывозили скот из какого-то эстонского порта.

Тогда-то и бросились на лодку фашистские сторожевики. Казалось, она имела возможность во-время уйти, но что-то помешало ей. И вот теперь она лежит на грунте, подшибленная бомбой, и не может всплыть. Повидимому, вышли из повиновения механизмы.

Тревожась за судьбу товарищей, потерпевших аварию, мы подходили к вражескому берегу. Луна, к счастью для нас, не взошла. Темноту берега рассекали узкие снопики света, и доносился приглушенный гул автомашин. Прожектор с берега вытянул ослепительный луч и зашарил по воде. Мы застыли каждый на своем месте, как это делает водолаз при встрече с осьминогом, когда хочет, чтобы недогадливое чудовище приняло его за обыкновенную деревянную сваю. Дрожащее сияние остановилось на полметра от нас, затем прожектор также внезапно погас, как и возник, и мы погрузились в прежний мрак. Но того, что мы увидели, было нам уже вполне достаточно.

Прожектор осветил на воде большие радужные лепешки. Это было соляровое масло, всплывшее из пробитых цистерн лодки. Командир базы по одному только обрывку пойманного с нее сигнала бедствия безошибочно определил, где надо искать лодку. Наше судно точно пришло на искомый квадрат.

Приказания по кораблю отдавались вполголоса. Под воду тихо снарядили старшину Подшивалова и четырех водолазов. Сигнальщик с мостика зорко всматривался в темноту и прислушивался к каждому шороху. Он даже вздрогнул, когда громко закашлял на камбузе наш новый кок. А когда тот в полной тишине уронил на палубу камбуза железную кочергу, стал ее поднимать да задел за какую-то кастрюлю, это прогремело громче горных обвалов, и мы снова пожалели, что нет с нами на судне нашего прежнего кока Пети Веретенникова.

Кок подобрал свою кочергу, и на судне снова установилась мертвая тишина, только за бортом слышался легкий звон. Это лопались пузырьки, которые поднимались с тридцатипятиметровой глубины.

Я передал боцману телефон водолаза Никитушкина, который первым ушел на дно, и стал снаряжаться под воду.

Мне надели шлем и навинтили гайки к медной манишке так тихо, будто у матросов руки были из ваты. С выключенным фонарем я опустился по штормтрапу в воду и, как ночной парашютист, плавно полетел вниз.

На грунте я включил подводный фонарь, и яркий круг света вырвал меня из тьмы. Каждая песчинка на дне отделялась одна от другой, как сухие крупинки хорошо сваренной каши. На водолазных калошах, подвязанных пеньковыми плетенками, дышали белые, легкие, как пух, размочаленные ворсинки.

Я дернул за сигнальный конец один раз. Это означало: «Я на грунте, чувствую себя хорошо». В ответ дернули сигнальную веревку, и послышался легкий свист.

— В чем дело, боцман? — спросил я.

— Посмотри, что там с Никитушкиным, — сказал далекий голос боцмана. — Он там на дне быка услышал.

— Что? — переспросил я.

— Передает с грунта, что где-то там под водой бык мычит.

Я от удивления даже весь воздух из шлема затылком вытравил.

Какой же это подводный звук Никитушкин принял за мычанье быка? Я истоптал это море вдоль и поперек, видел все его закоулки. Знаю, где тихо, где сумрачно, где зелено на грунте. Знаю, где ил по грудь и гранитные скалы на дне, где ровная пестрая галька и ползун-песок, а где слоистое течение омывает давно забытый ржавый корпус старинного корабля.