Пол Теру - Старый патагонский экспресс

— У них правильная установка. Вы только взгляните на них — вот это жизнь!

— Вот это жизнь? — Все, что я мог разглядеть, были грязные лачуги, и цыплята, и люди, у которых даже поля сомбреро обвисли под струями дождя.

— Очень спокойная, — заявил проводник, кивая на лачуги. Когда люди говорят о ком-то свысока, они придерживаются именно такого глубокомысленного тона. Вот и этот мексиканец с чрезвычайно умным видом повторил: — Очень спокойная. Не то, что в Мехико. Там все слишком быстро: один бежит туда, другой — сюда. Они не знают, что такое жизнь. Но взгляните, как мирно все это.

— И как вы представляете себе жизнь в таком доме? — поинтересовался я.

Это не было домом. Это была лачуга из картона и ржавой жести. Вместо окон в кусках жести были просто пробиты дыры, а обломки кирпича удерживали на месте куски пластика, составлявшие дырявое подобие крыши. Собака обнюхивала кучу отбросов перед дверью, из которой на наш поезд смотрела толстая болезненная женщина в красной кофте. Мельком мы могли даже разглядеть еще более жуткую внутренность этой хижины.

— Ох! — вырвалось у проводника, явно оскорбленного в лучших чувствах.

От меня совершенно не требовалось никаких вопросов. Он рассчитывал на то, что я соглашусь с ним. Да-да, очень спокойная жизнь! И эта грязная лачуга — какая идиллия! Приветливое отношение к вам большинства мексиканцев основано именно на той степени согласия, которую вы выражаете к их словам. Любые возражения и даже просто сомнения воспринимаются как признак агрессии. Мне всегда было непонятно, исходит ли это от всеобщего страха перед иностранцами или от нежелания показаться уязвимыми, превращавшего даже самую заурядную картину во многоакровую фреску, а тривиальный комикс — в жестокий памфлет, направленный против женщин. Я неплохо изъяснялся по-испански, но так и не нашел способа поддерживать беседу с мексиканцами на уровне, превышающем обмен шутками. В один особенно душный день я махнул рукой, чтобы подозвать такси на окраине Веракруса, но не успел открыть рот, чтобы сказать, куда надо ехать, как водитель спросил:

— Нужна шлюха?

— Я устал, — сказал я. — И вдобавок женат.

— Понятно, — сказал водитель.

— И к тому же могу поспорить, что она страшная.

— Да, — подтвердил водитель. — Она страшная. Но очень молодая. Это кое-что.

Я прибыл в Веракрус в семь утра, занял номер в гостинице на очень симпатичной площади Конституции и отправился на прогулку. Больше заняться было нечем: я не знал никого в Веракрусе, и в течение двух дней не было ни одного поезда, идущего к границе с Гватемалой. Тем не менее город показался мне не таким уж страшным. Правда, для туристов там не очень много приманок. Есть старая крепость и пляж в двух милях на юг от города. Путеводители совершенно по-разному характеризуют этот откровенно неуклюжий город: одни именуют его «цветущим», другие — «картинным». На самом деле это обычный захудалый порт с прилегающими трущобами и жалкой кучкой современных построек, окружающих несколько полуразрушенных зданий в историческом центре. В отличие от других мексиканских городков здесь есть уличные кафе, в которых малолетние попрошайки и нищие музыканты довершают тот урон, который понесли ваши уши во время спуска с высот Оризабы. Мексиканцы обращаются с бездомными детьми так же, как другие люди обращаются с бездомными кошками (а с кошками, в свою очередь, мексиканцы обращаются как с вредителями): чешут за ушком и кормят мороженым, при этом стараясь перекричать уличный шум.

Так и не обнаружив на площади ничего примечательного, я прошел еще милю до крепости Сан-Хуан-де-Улуа. Некогда крепость стояла на острове — именно здесь высадился Кортес в Святую неделю в 1519 году, — однако за века залив так обмелел, что теперь это место стало частью материка с идущим сюда шоссе, закопченными фабриками, трущобами и граффити, давно ставшими неотъемлемой частью любого городского пейзажа в Мексике. В крепости работает постоянная выставка, посвященная прошлому Веракруса: история в картинках о завоеваниях, карательных походах и мелких вооруженных стычках. Почему-то это всегда вызывает у мексиканцев энтузиазм — унижение в качестве истории. Подавляющее большинство экспонатов выставки в Веракрусе демонстрировало, как нагло и агрессивно относились к Мексике другие страны — в основном, конечно, речь шла о США, — и, соответственно, могло вызвать у мексиканцев лишь жалость к себе и желание лелеять свои раны. Недаром Веракрус имеет титул «города-героя». Весьма пикантное наименование: в Мексике слово «герой» практически всегда подразумевает, что тот, о ком говорят, уже мертв.

Все утро с неба сеялся мелкий противный дождь, которому, казалось, не будет конца, но, пока я был в крепости, облака немного поднялись, поредели и стали похожи на кочаны цветной капусты. Я устроился на крепостной стене, освещенной солнцем, чтобы прочесть газету. Известия о снежном шторме над Бостоном по-прежнему были ужасны. Однако здешняя обстановка: солнечные блики на воде, шелест пальмовых крон, крики чаек, доносимые легким бризом с залива, — слишком не вязалась с этой статьей. Я обнаружил, что не в состоянии даже представить себе по-зимнему мрачный город с брошенными в сугробах машинами, а уж тем более боль в обмороженных пальцах. Вообще я заметил, что боль всегда вспоминается труднее всего: наша память слишком милосердна. Еще один заголовок бросался в глаза: «УЖАСНОЕ ЗАВЕРШЕНИЕ КАРНАВАЛА», а под ним: «Поймано десять сексуальных маньяков» и ниже: «Но еще 22 удалось ускользнуть!» В статье говорилось о банде из тридцати двух сексуальных маньяков, которые во вторник на Масленой неделе предприняли атаку на женщин («матерей и их дочурок»), приехавших на карнавал. Они утаскивали их в кусты и там беспощадно насиловали. «Еще больше женщин подверглись нападению прямо у себя в номерах отелей». Бандиты именовали себя «тюбиками». Я так и не уловил в этом наименовании никакого зловещего подтекста и уж тем более намека на сексуальное извращение. Те десять, которых удалось поймать, были изображены на цветной фотографии. Это были на удивление невзрачные молодые люди в самой дешевой одежке — бесформенных свитерах и футболках и потертых джинсах. Их мрачные, туповатые физиономии и затертые названия американских колледжей на футболках («Университет Айовы», «Техасский государственный университет», «Колледж Амхерста») выдавали в них хронических неудачников, вроде тех, что вечно проигрывают на пикнике в дружеском соревновании по перетягиванию каната. Однако их громко именовали «маньяками» по меньшей мере раз десять на одной только этой странице, хотя никому даже не было выдвинуто обвинение. Репортер называл все их имена и фамилии, а также указывал (как это принято в мексиканской криминальной хронике) их клички: Китаец, Король, Певец, Жердь, Оторва, Конь, Лев, Колдун и так далее. Мексиканские мужчины вообще придают стилю очень большое значение, однако «тюбик» по прозвищу Певец в футболке американского колледжа, насилующий женщин в праздничную ночь на Пепельную среду в Веракрусе, — это показалось мне просто неописуемым смешением стилей.