Николай Чуковский - Беринг

Штеллер прогнал прожорливого зверька, заткнул дыру в сапоге тряпкой и вдруг заметил, что Савва спит без шапки.

— Где твоя шапка, Савва? — спросил Штеллер, толкая его в бок.

Савва схватился за голову.

Рядом стоял песец и держал шапку в зубах.

Шапка была меховая, мохнатая, сшитая из песцовой шкурки. Савва купил её на Камчатке. Песец таскал шапку осторожно и нежно теребил её передними лапками. Савва замахнулся на него дубиной, но песец вывернулся и побежал по снегу. Савва погнался за ним. Песец останавливался, бросал шапку и, стоя над нею, сверкающими глазами в упор глядел на своего преследователя. Но когда Савва подходил совсем близко и нагибался за шапкой, песец снова схватывал её и убегал.

— Стреляй в него, стреляй! — кричал Штеллеру Савва, теряя терпение.

Штеллер схватил ружьё и выстрелил в темноту.

Но песца уже не было.

Долго два человека бродили по снегу, кричали, стреляли, гонялись за неуловимым призраком с шапкой в зубах, то исчезающим, то появляющимся вновь.

Наконец, злые и усталые, они побрели назад к костру. Ветер шевелил волосы на голове Саввы, и ему было холодно.

Но, подойдя к костру, они увидели негодного песца, который крепко спал возле огня, положив острую мордочку на шапку. Штеллер убил его прикладом. Шапка Саввы была спасена.

Остальную часть ночи спали по очереди — один спал, а другой оберегал его сон от песцов.

Утром они полезли на гору. Склон был очень крут, и им часто приходилось карабкаться на четвереньках. Снега здесь не было — он не мог удержаться на таком крутом скате, ветер сметал его вниз. Камешки вырывались из-под ног и со звоном исчезали внизу. Иногда путники отдыхали на узких террасах, окружавших гору словно поясами. На этих террасах Штеллер находил наносный лес, окаменевший от времени, и удивлялся, каким образом могли попасть эти плавучие брёвна в места, лежащие так высоко над уровнем моря. Но он увидел застывшую лаву и понял всё. Эта гора была создана землетрясением. Могучий вулканический толчок поднял вверх часть берега вместе с лежавшим на нём наносным лесом.

Поднявшись выше, они чуть не увязли в рыхлом птичьем помёте, на целый аршин покрывавшем склон горы. Очевидно, каждым летом здесь гнездились стаи морских птиц.

В три часа дня они уже стояли на большом плоском камне, который был вершиной горы. Но — вот неудача — внизу под ними клубился серый туман. Вершина возвышалась над туманом, как одинокая скала над океаном. Ничего нельзя было разглядеть.

— Подождём, — сказал Штеллер.

И они сели.

На вершине был мороз. Штеллер не мог разжать окоченевших рук. Но он чувствовал, что ветер крепчает и скоро прогонит туман. Лишь бы только туман рассеялся раньше, чем начнёт темнеть. Зимой темнеет очень рано.

— Смотри, смотри! — закричал Савва. — Я вижу море.

Налетевший ветер рвал пелену тумана. В серой завесе образовалась узкая щель, в которой блестела вода. Щель эта всё росла и расширялась. По краям её туман топорщился и лопался, как морская пена. Вот уже видны прибрежные скалы, вот засверкали покрытые снегом верхушки холмов. Вот выброшенный на берег разбитый остов «Петра» — каким он маленьким кажется отсюда! Вот дымки костров, разведённых в их лагере на прибрежье. Вот уже открылся и горизонт. Облако тумана далеко унесено ветром и повисло на востоке серой тучей.

Штеллер посмотрел во все стороны.

— Мы на острове, — произнёс он. — Посуху отсюда не уйдёшь.

Земля, на которую их вынесло бурей, была большим гористым островом. Вокруг всюду блестело море.

Наступили сумерки.

Озябшие путники медленно побрели вниз.

19. ЗВЕРЬЁ

— Предлагаю остров, на котором мы находимся, назвать островом Беринга, — сказал Ваксель, когда офицерский совет выслушал донесение вернувшегося Штеллера. — А самую высокую гору на этом острове — горою Штеллера.

Хитров занёс это постановление в журнал.

Теперь стало ясно, что о немедленном возвращении домой не могло быть и речи. Берег, на который их выбросило бурей, стал им тюрьмой, и нужно было поудобнее устроиться для жизни в этой тюрьме, потому что жить в ней предстояло долго.

После смерти Беринга командование принял Ваксель — старший по чину. «Хотя в то время я лежал совершенно обессиленный от болезни, — пишет он в своих записках, — мне всё же пришлось приняться за дело. Я решил руководить командой по возможности кротко и мягко, поскольку жестокость и строгость были бы при таких обстоятельствах совсем неуместными и не привели бы ни к каким результатам. Это было мне, между прочим, поставлено в вину некоторыми офицерами, которые говорили мне в лицо, что я, как командир, не соблюдаю регламентов и указов. Так, когда некоторые больные уже начали вставать и ходить самостоятельно, а иные ещё только стали садиться, то они развлекались игрой в карты. Это обстоятельство и было поставлено мне в вину, как поступок, нарушающий приказ её императорского величества. Мне, как командиру, надлежало, по их мнению, запретить игру в карты. Я возразил на это, сказав, что когда издавался указ о запрещении карточной игры, то не имели при этом в виду наш пустынный остров, потому что он в то время ещё не был открыт».

Раньше всего нужно было позаботиться о пропитании. Морские сухари все были съедены, но в их распоряжении оставалось ещё довольно много ржаной муки, которую Штеллер успел свезти на берег за несколько дней до бури, разрушившей корабль. Треть этой муки зарыли в особой землянке, на самый крайний случай, а остальную решили выдавать по маленьким порциям. Потом принялись за охоту.

Вначале, когда Беринг был ещё жив, охотился один художник Плениснер — опытный и страстный охотник. Но, конечно, куропатками, которых он убивал, нельзя было прокормить 46 голодных моряков. Поэтому ему в подмогу отобрали отряд в восемь человек и предложили ему охотиться на более крупную дичь.

Раньше всего они взялись за тюленей. Тюлени в ясные дни большими стаями вылезали на берег и по многу часов неподвижно лежали, подставляя бока негреющему зимнему солнцу. Охотники нападали на них с дубинами в руках. В первую минуту тюлени не обращали на охотников никакого внимания. Но затем всё стадо устремлялось в бегство. Самцам обычно удавалось убежать, но самки, которые не решались покинуть своих медленно ползущих детёнышей, становились жертвами охотников.

Тюлени эти принадлежали к породе морских котиков, и шкуры их очень дорого ценились на европейских рынках. Но нашим охотникам было не до шкур. Шкуры они отдирали и бросали, а туши тащили в лагерь. Сначала моряки пытались варить и есть тюленье мясо, но оно оказалось совершенно несъедобным. Зато на тюленьем жиру можно было печь оладьи. А мясо они швыряли прожорливым песцам.