Наталья Кончаловская - В поисках Вишневского

На наблюдательном пункте собралось начальство. Мимо везли раненых, их было немного, но обслуживать их нелегко. Убедившись, что дело налаживается, я поехал в медсанбат.

В небе — наши самолеты. Как вся картина, которую я видел, непохожа на то, что было в начале войны. Подумать только! Враг дошел до Москвы, блокировал Ленинград. И все же мы выстояли и теперь наступаем. Партия сумела в этих труднейших условиях организовать народ и армию для победы. Перебазировав на восток крупнейшие промышленные предприятия и мобилизовав все на оборону, страна снабдила армию первоклассной боевой техникой, мы получили большое количество самолетов, замечательных танков, орудий и, наконец, уникальных минометов — «катюш». Вот когда мы начинаем брать реванш у фашистской Германии! Мысли об этом целиком поглотили меня и породили чувство гордости за подвиги советского народа».

25 июня в Москве за форсирование Свири и успешно развивающееся наступление был дан салют в честь войск Карельского фронта.

У Александра Александровича большое беспокойство вызывает недостаточно четко налаженная медицинская помощь раненым. Успеть вовремя вынести с поля боя раненых, остановить кровотечение, оказать необходимую помощь и т. д. и т. п. — разве перечислишь все, что входит в функции медсанбатов, подающих на первую линию госпиталей, на операционные столы раненых, которых после обработки эвакуируют на вторую линию госпиталей.

А наступление идет, и снова рвутся гранаты и мины, падают бомбы, и снова люди в белых халатах ползут, бегут к упавшим на землю бойцам и сами нередко падают ранеными и убитыми…

А фронт движется, и в такие моменты госпитали бывают переполнены, работать становится трудно. И только при полной стабилизации фронта или, как говорится на обиходном языке, в «затишье» удается создать благоприятные условия для оказания хирургической помощи раненым и больным. И Александр Александрович как руководитель санитарной службы постоянно чувствовал себя виноватым при возникающих неполадках, при неумелой организации работы в медсанбатах, при плохом снабжении медикаментами и санитарным оборудованием. Он «болел» за каждое упущение, за каждый промах.

«10 июля… Поехал в Видлицу оперировать командира корпуса Голованова. Ранение очень тяжелое. У него вырваны обе грудные мышцы, раздроблен правый плечевой сустав. На рентгеновских снимках виден большой металлический осколок.

Во время операции установил, что металлическое инородное тело — это планка от ордена. Я иссек поврежденные участки мышц, удалил свободные костные осколки, в глубине раны убрал кусок шинели и металлическую планку. Операция шла под местной анестезией».

А ночью этого же числа Вишневского вызвали в Олонец, чтобы оперировать генерала Калашникова, начальника политуправления фронта.

«11 июля. Закончив в семь утра оперировать Калашникова, поехал домой, чтобы уснуть, но приехал Куслик. Пришлось отправиться с ним в Видлицу. Прооперировал там раненого с гнойным гонитом — по нашему способу. Потом занялся одним слишком осторожным начальником госпиталя, который поднял панику и освободил весь дом, услышав «тиканье часового механизма мины». Я послушал и отчетливо услышал работу жучка, который испуганно замолкал при постукивании.

Ночевать поехал в Олонец. Здесь на площади повесили изменника Родины. Вешать изменников, конечно, нужно, этот, например, застрелил при финнах из охотничьего ружья двух наших раненых и заслужил такой конец, но смотреть, как это делается, я бы не стал… Говорят, для «неустойчивых» полезно. Ну пусть такие и смотрят».

Очень интересно проследить характер мышления Вишневского по этим записям. То, что его волновало, удивляло или возмущало, непременно находит место в лаконичных записях, и порою одна лишь строка дает целую картину происходящего и отношения к нему автора дневника.

В записях перемежаются описания сложнейших хирургических операций с описаниями фронтовых событий, стратегических операций наступления наших войск на финской границе и освобождения Петрозаводска. Я смотрю на карту-схему Карельского фронта, на красные стрелы движения советских войск между Ладожским и Онежским озерами, вижу эти поименованные кружки по берегу Ладоги — Сортавала, Паткеранто, Видлица, Олонец… и мысленно вычерчиваю себе пуганую сеть маршрутов Вишневского, весь год метавшегося между этими городами, — то самолетом, то в машине, то случайными поездами, то пешком по вызовам в госпитали и медсанбаты, — и все это под обстрелами финнов с земли, с воды и с неба. Причем в это же время Александр Александрович пишет статьи о лечении ранений, переделывает их, обрабатывает и отсылает в тыл для опубликования.

И все же среди этого напряжения не ускользает от его глаз неописуемая красота Ладожского озера и окружающих его хуторов с домиками, выкрашенными в красный цвет, с белыми наличниками окон. Он любуется красивейшей дорогой от Олонца до Петрозаводска: сплошной еловый лес с краснеющими на его фоне ветвями рябины. Он удивляется и восхищается порядком финских хозяйств на оставленных ими советских землях. Войска Карельского фронта при поддержке Северного фронта завершили освобождение Карелии и, преследуя отходящие части, вступили на территорию Норвегии, положив начало освобождению ее территории от врага. «Вот ведь как здорово!» — пишет Вишневский.

26 октября Вишневский вместе с врачами Песисом и Никишиным въехали в норвежский город Киркинес. В дневнике имеется такая запись: «Обширный залив, окаймленный горами. Встречаем первых норвежцев: их трое — юноши, блондины, один, что повыше, — с трубкой. Едем по улицам, домики узкие, высокие, с широкими окнами и остроконечными крышами. Женщины хорошо одеты. Молодые девушки без головных уборов. Мужчины часто с трубками во рту, широкоплечие, в пиджаках и свитерах с национальным узором. Подъезжаем к подвесному мосту. Он взорван. Наши части переправляются на понтонах и амфибиях. Впервые увидел, как амфибии переплывают через фиорд. До Киркинеса еще 8—10 километров. Дорога минирована, вокруг много ям от вырытых мин. Прождав несколько часов, поехали окружным путем, но, проехав несколько километров, вернулись, потому что дорога взорвана и два километра пути еще не разминированы. Решили переночевать в медсанбате, а утром двигаться дальше… Приехали в медсанбат и разместились в палатке. Кто из нас когда-нибудь мог думать о том, что придется ночевать в палатке в Норвегии? Не спалось. Много впечатлений — ведь за несколько часов мы побывали в СССР, в Финляндии, в Норвегии. Я вышел из палатки, ночь была звездная, в небе горело северное сияние…»