Альфред Штекли - Джордано Бруно

Ему снова разъяснили, что хулить должностных лиц или церковнослужителей равносильно отступлению от святой реформации. Если он не принесет извинений, его отлучат от церкви, и тогда он волен пенять на себя.

Бруно не ожидал такого исхода. Но он выслушивает угрозы и говорит, что готов подвергнуться осуждению.

Обвиняемого препровождают в магистрат. Здесь ему приходится совсем туго. Члены магистрата составили о нем мнение и просят применить суровые меры. Нельзя проявлять мягкости к человеку, который способен замутить весь университет. В последний раз его спрашивают, признает ли он вину.

Стоило бежать из Италии, чтобы здесь угодить в темницу? Глядеть сквозь тюремную решетку он мог и в Неаполе, там хоть было родное, благословенное небо. Сдавленным голосом Бруно отвечает, что раскаивается в совершенном. Почему он говорит так расплывчато? Он должен отвечать без обиняков!

— Признает ли он, что оклеветал господина Антуана де ля Фе?

Кровь приливает к лицу. Он произносит с трудом:

— Признаю!

Слишком поздно! Он достаточно ясно обнаружил свое упрямство, чтобы отделаться только признанием вины. Пусть-ка он все-таки почувствует на собственной шкуре, что значит быть отлученным от церкви и подвергаться презрению общины! А там, коль перенесет заслуженную кару с должным смирением, можно будет и принять его извинения.

Их приводили в церковь на цепи, босыми, в рубище, с железным ошейником на шее. Заставляли стать на колени. Каждый, кто хотел, мог ткнуть их палкой, оскорбить, плюнуть в лицо. Непримиримость — похвальная добродетель. В любителях поизмываться не было недостатка. Милое дело — безнаказанно унижать человека и тем проявлять свою набожность!

Через две недели, 27 августа 1579 года, Бруно вновь предстал перед консисторией. Он должен смиренно просить, чтобы его допустили к причастию. Ему велели повторить, что он раскаивается в совершенном. Да, он на самом деле клеветал, клеветал как на служителей церкви, так и на господина де ля Фе. Он просит прощения.

На этот раз его тоже долго и настойчиво вразумляли. Бруно должен был все терпеливо выслушать. Последнее, что он обязан сделать, это изъявить благодарность за проявленную заботу. Если бы не их своевременно принятые, суровые, но необходимые меры, он бы с головой увяз в топи заблуждений. Его на все лады унижали и мучили, а теперь он еще должен за это благодарить!

В актах консистории отчет о деле Бруно заканчивается обычной фразой: виновный принял решение своих судей «с изъявлением благодарности».

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

АКАДЕМИК НИ ОДНОЙ ИЗ АКАДЕМИЙ

Как только Бруно оказался на свободе, он немедленно покинул Женеву. Мучительные картины перенесенных унижений неотступно его преследовали. На всю жизнь впитал он в себя неприязнь к «реформаторам». Едва о них заходила речь, его охватывала ярость. Самые сильные выражения казались ему недостаточными, чтобы заклеймить проклятых, извращающих все доброе педантов. Бруно, который всегда осуждал нетерпимость и видел, во что превратили Европу попытки силой расправиться с инакомыслящими, вспоминая ревностных «реформаторов», восклицал, что их надобно давить, как гадюк и саранчу!

После того как он отведал женевской свободы, никакие разговоры об опасностях, подстерегающих иностранцев меж бранчливых французов, не могли его остановить. Да и теперь, правда, позиции итальянцев при французском дворе снова упрочились. Год 1579 был сравнительно тихим. Пушки молчали. Но страна, обессиленная войной и разрухой, несмотря на мир, переживала тяжелое время. Деревни, уцелевшие от грабежа ландскнехтов, становились добычей мытарей. За неуплату налогов гнали в тюрьму. Многие поля лежали необработанными. На дорогах хозяйничали шайки разбойников. Путешествовать было крайне рискованно.

В Лионе, куда прибыл Бруно, жило много итальянцев. Город славился превосходными типографиями. Книг в Лионе печатали больше, чем в Париже. Однако сколько-нибудь подходящих занятий Джордано так и не нашел. Месяц, который он тут прожил, был не из лёгких. Бруно задумал ехать в Тулузу.

Через Авиньон и Монпелье он добрался до Тулузы. Город был надежным оплотом католиков, колыбелью доминиканцев. Из стен университета вышли известные теологи и специалисты по каноническому праву. Среди десяти тысяч студентов встречались люди со всех концов Европы. Они приносили изрядный доход. Это вынуждало магистрат относиться к чужестранцам, если они не проповедовали ересь, с большей долей терпимости, чем к собственным гражданам. Бруно удалось найти частные уроки. Он преподавал астрономию и философию.

Из Парижа приходили дурные вести. Весной 1580 года в столице вспыхнула чума. Болезнь начиналась с какого-то странного кашля, похожего на коклюш. Врачи советовали воздерживаться от вина, давали больным ревень, делали кровопускания. Однако эпидемия распространялась. Природа тоже не была милостива к французам. Несколько городов пострадало от землетрясения. Постигшие страну беды усугублялись тревогой. Католики и гугеноты не доверяли друг другу. Войск не распускали. Солдаты шарили по опустевшим домам.

Когда в университете освободилось место ординарного профессора философии, Бруно задумал участвовать в конкурсе. Ради этого он решил получить степень магистра искусств. На конкурсе он вышел победителем. Его утвердили в должности и разрешили читать лекции. В обязанности Бруно входило уделять в своем курсе особенное внимание книге Аристотеля «О душе».

Впервые после бегства из монастыря положение Бруно стало сравнительно благополучным. Но университетские успехи и неприятности не очень его волновали. Когда расходились студенты и он возвращался домой, начиналась настоящая работа. Он много занимался логикой, теорией познания, психологией, Джордано задумал обширный труд «Великий ключ». Он мечтал создать «искусство искусств», овладение которым не только помогало бы человеку логически мыслить, легко запоминать все необходимое, но и воспитывать волю.

Время над книгами и рукописями проходило незаметно. Месяц летел за месяцем. В университете, пока он излагал взгляды Аристотеля и его привычных толкователей, все шло гладко. Но Бруно не мог ограничиться пересказом чужих мыслей. Он находил, что в книге «О душе» Стагирит наговорил больше не-, сообразностей, чем в других сочинениях. В лекциях Бруно все чаще и чаще звучали мысли, идущие вразрез с учениями перипатетиков. Здесь это считалось недопустимым. Страстные ревнители традиций и веры поднялись на Ноланца войной. На его лекциях стали раздаваться оскорбительные возгласы и топот. Бруно не пожелал понять предупреждения. Враждебные выходки участились. Его вынуждали покинуть кафедру: