Гульельмо Ферреро - Юлий Цезарь

Весной 54 года Цезарь возвратился в Галлию; к нему в надежде составить себе состояние присоединился в качестве офицера брат Цицерона Квинт. Красc, перешедший через Босфор и вступивший с севера в Сирию, в первых месяцах 54 года заместил Габиния в его командовании.

Помпей, напротив, отправил в Испанию своих легатов, а сам остался в соседстве с Римом под предлогом заботы о снабжении продовольствием метрополии. В действительности же он не считал удобным, чтобы все три вождя были далеко от Рима. В самом деле, хотя консервативная партия понесла тяжкие потери в своей численности и влиянии, она все же не складывала оружия. Чтобы создать затруднения империалистической политике триумвиров, она притворно выступила на защиту народов, угнетенных Римом. В сенате, в народных собраниях, в частных разговорах, в стихах и в прозе эта партия протестовала против грубой алчности Цезаря, против скандальных богатств его офицеров, особенно Мамурры и Лабиена.[208] Она пыталась разбудить уснувшую совесть нации. Но нация, охваченная заразительным энтузиазмом, требовала только денег, завоеваний и празднеств. Она смотрела на Британию и Парфию как на уже покоренные страны. Она уже давала в рост или тратила тамошние сокровища. Она пела дифирамбы Цезарю, Крассу и Помпею, особенно Цезарю, самому популярному в данный момент человеку, к которому устремлялись все взгляды, «единственному полководцу»,[209] как называли его поклонники.

Во все эпохи, слишком жадные до удовольствий и денег, характер людей портится; они не умеют долго оставаться в меньшинстве, легко меняют свое мнение.

Таким образом, все тогда следовали за Цицероном, вполне перешедшим на сторону триумвиров. Красc захотел примириться с ним перед отъездом.[210] Помпей не упускал случая выказать ему свою любезность.[211] Цезарь особенно внимательно относился к его брату, хваля его сочинения, искусно льстил его литературному тщеславию и с распростертыми объятиями принимал всех лиц, им рекомендованных.[212] Как было сопротивляться стольким любезностям? Время от времени, правда, какой-нибудь скандал смущал его и раздражал. В такую минуту, например, он думал выступить перед сенатом с обвинением против Габиния.[213] Потом робость, лень, общий скептицизм, чувство бесполезности всякого противодействия побуждали его оставить все и заниматься более не публичными делами, а своими судебными речами[214] и литературными творениями. Он был готов сделаться настоящим ученым. В данный момент он работал над приведением в порядок рукописи Лукреция, покончившего в прошедшем году в припадке меланхолии жизнь самоубийством, вызванной, по-видимому, злоупотреблением афродизиастическими напитками.[215]

Он предполагал также написать поэму о подвигах Цезаря в Британии. Наконец, и это обычное утешение всех бывших государственных людей, он составил большой политический трактат «De Republica».[216] Демократия в Риме находилась при последних содроганиях; аристократии более не существовало; монархия была ненавистна до такой степени, что никто не мог серьезно рассматривать ее как лекарство от настоящих зол. Какая же реформа могла спасти республику? Так был поставлен вопрос Цицероном в его книге. Он думал решить его аристотелевским примирением монархии, аристократии и демократии, предлагая в качестве высшей должности республики выбор выдающегося гражданина, поставленного на определенный срок во главе государства с обширными полномочиями и который заставил бы уважать все сенатские постановления и народные законы.

К несчастью, в то время как Цицерон предавался этим глубоким политическим размышлениям, он, охваченный манией роскоши, продолжал делать долги. Хотя он не расплатился еще за дом, разрушенный у него Клодием, хотя вознаграждения, назначенного ему сенатом, было недостаточно для восстановления его дворца и вилл, он все же продолжал тратить деньги на свою виллу в Помпеях, приобрел еще одну виллу в Путеолах и делал постройки в Риме, увеличивая число своих рабов.[217] Цезарь ловко выбрал момент, когда Цицерон оказался в стесненном положении, и заставил его принять в долг значительную сумму.[218]

Катулл, сделавшийся горячим аристократом, направлял на сторонников народной партии свои дерзкие стихи.

Возвратившись в Рим, он окончательно порвал с Клодией и, написав последнее прощальное стихотворение, горькое и печальное,[219] переменил сюжет, размеры и стиль. Он встал теперь на защиту консервативной политики и разрабатывал ученую, мифологическую и утонченную поэзию александрийцев. Он написал диким галлиямбическим размером странное (LXIII) стихотворение, трактующее об оргиастическом культе Кибелы. Он составил эпиталаму в честь Фетиды и Пелея[220] и в коротких и сильных стихотворениях нападал на Цезаря, Помпея и их главных сторонников.[221] Он, молодой провинциал, выражал ультрааристократические чувства, ужас к этой вульгарной демократии, смешивающей теперь все классы даже на самых высоких должностях:

Катулл! Катулл! Что умирать ты медлишь?Ведь уж сидит в курульном кресле Нонний,Ведь уж Ватиний к консульству стремится!Катулл! Катулл! Что медлишь умирать ты?[222]

Здоровье его было совершенно разрушено. Предчувствуя свой близкий конец, он поспешил собрать свои лучшие поэмы, составил из них маленький том и выразил в прекрасных стихах глубокую скорбь, которая его угнетала:

О друг мой! плохо твоему Катуллу.Нет сил терпеть, клянуся Геркулесом!И с каждым днем и часом все мне хуже…[223]

Наступило лето. Красc без объявления войны вторгся в Месопотамию и занял многие ее города. Цезарь, напротив, медлил со своей высадкой в Британии. В Риме начиналась предвыборная борьба. Кандидаты были многочисленны на все должности; не менее пяти лиц домогались консульства: Гай Меммий Гемелл — прежний враг, а теперь официальный кандидат Цезаря; Марк Валерий Мессалла — знатной древней фамилии, хорошо принятый среди консерваторов; Марк Эмилий Скавр; Гай Клавдий, другой брат Клодия, и, наконец, Гней Домиций Кальвин.[224]