Шарль Голль - Военные мемуары. Единство, 1942–1944

Как я и ожидал, ответ, присланный мне генералом Жиро 29 декабря, оказался весьма уклончивым. Выразив сначала полное согласие со мной относительно необходимости объединения французов, он, желая оттянуть этот момент, привел те же мотивы, которые приводил я с целью ускорить дело. «В свете того, — писал он, — что недавнее убийство вызвало глубокое волнение в гражданских и военных кругах Северной Африки, нынешняя атмосфера не благоприятствует нашей встрече». Вместе с тем, ссылаясь на военную обстановку в Северной Африке и выдавая за свое собственное — лишь с легкими поправками — мое предложение об организации в Африке взаимной связи, сделанное ему через генерала д’Астье, он добавлял: «Я предпочел бы, чтобы вы направили ко мне компетентного представителя для налаживания сотрудничества между французскими вооруженными силами, сражающимися против общего врага».

Естественно, эта уклончивая позиция меня отнюдь не устраивала. Получив ответ от генерала Жиро, я тут же, 1 января, послал ему телеграмму. В этом втором своем послании я выражал удовлетворение по поводу того, что «первый обмен мнениями между нами состоялся». Но я утверждал, что «объединение всей империи и всех французских сил с силами Сопротивления никоим образом не должно откладываться». «Я уверен, — писал я, — что только временная центральная власть, учрежденная на основе национального единства, достигнутого в интересах ведения войны, способна обеспечить должное руководство усилиями французов, поддержать целостность суверенитета Франции и достойно представлять ее за границей» Итак, я возобновил свое предложение относительно встречи и добавил: «Я понимаю всю сложность положения в Алжире. Но мы могли бы без затруднений встретиться в Форт-Лами, либо в Браззавиле, либо в Бейруте, по Вашему выбору. С доверием жду Вашего ответа».

Излагая на бумаге мои призывы к единению, я сильно сомневался в результатах нашей телеграфной переписки. Вряд ли следовало ожидать, что секретные документы, да еще просматриваемые в Алжире англо-американскими агентами, могут поднять великий вихрь, способный смести все препоны и возражения. Поэтому-то я решил обратиться к общественному мнению французов, считая, что его воздействие в конечном счете будет неотразимо. 2 января я опубликовал заявление, в котором взывал в этом смысле к французам.

Случилось так, что происшедший за два дня до того в Алжире весьма серьезный инцидент подкрепил мои аргументы. По приказу Жиро было арестовано несколько десятков человек, которые со времени высадки союзников помогали американцам и большинство которых принадлежало к полицейскому или административному аппарату. «Гражданский и военный главнокомандующий» объяснил союзническим журналистам, поспешившим явиться за информацией, что действовал он так с целью пресечь новый заговор и не допустить новых убийств, в частности, как он сказал, «убийства Роберта Мэрфи». Дело якобы заключалось в том, что лица, до последнего времени связанные в своей деятельности с американским дипломатом, разочаровались и пожелали теперь свести с ним счеты. Таким образом, я был более чем прав, указывая в своем заявлении на «смятение, царящее во Французской Северной Африке». В качестве основного объяснения я указывал на отстранение Сражающейся Франции. Я перечислял последствия этого: «Неблагоприятная обстановка для развития военных операций, тот факт, что Франция в решающий момент оказалась лишенной главного своего козыря — объединенной империи; оцепенение французского народа, сраженного своими бедами…» Я указывал также верное средство, каковым являлось «создание представительной временной центральной власти, основой которой будет служить национальное единство, источником вдохновения — боевой освободительный дух, а законами — законы республики». Но я торжественно объявил также о своем предложении генералу Жиро относительно встречи, а также о своем убеждении, что положение Франции и общая военная обстановка не допускают никаких отсрочек.

Это заявление и вызванные им комментарии задели вашингтонское правительство. Ему было неприятно, что дистанция, отделявшая его доктрину от его политики, ныне измерена публично. Когда стало известно, что я обратился к Жиро с предложением союза, а он медлит принять его, каждый понял, что поведение генерала прямо продиктовано наставлениями Мэрфи. А это означало, что американцы, проповедуя единение, на практике противятся ему…

В действительности же президент Рузвельт, под прикрытием заявления совершенно противоположного характера, считал, что французский вопрос — это личная его сфера, что нити наших разногласий сходятся в его руках, что гражданские власти, которые в один прекрасный день родятся из нынешнего беспорядка, появятся на свет его волею. По этой-то причине он сначала ставил одновременно и на де Голля и на Петена, потом, предвидя разрыв с маршалом, выдвинул на первый план Жиро, затем, убедившись, что бывший узник Кёнигштейна потерпел провал, открыл шлагбаум Дарлану и, наконец, после смерти адмирала, снова пустил в ход Жиро! Теперь президенту Рузвельту представлялось наилучшим выходом, чтобы Сражающаяся Франция и власти Алжира были разъединены вплоть до того момента, пока он сам не преподнесет обеим сторонам собственное решение, да и вряд ли решение это обеспечило бы сформирование подлинно французского правительства.

Эти намерения Рузвельта не были для меня тайной. Поэтому я был не особенно удивлен, узнав, что мое заявление было встречено в Вашингтоне холодно. 4 января заместитель государственного секретаря Сэмнер Уэллес, принимая нашего делегата Тиксье, заявил ему, что его правительство не одобряет предложений, сделанных мною Жиро, и того, что они были широко преданы гласности, поскольку на первое место я выдвигаю политическую проблему. На вопрос Тиксье, что же тут плохого, американский министр — в который раз! — сослался на требования военной обстановки, как будто союз, предложенный де Голлем, мог угрожать коммуникациями Эйзенхауэра в Северной Африке!

Скрытое подтверждение намерений президента непосредственно вмешаться в наши дела я получил на следующий же день после смерти Дарлана, когда американцы предложили отсрочить мою поездку в Вашингтон. Между тем сам же Рузвельт после высадки его войск в Африке приглашал меня приехать. Практически визит был как будто подготовлен. Я должен был отбыть 27 декабря, добраться на самолете до Аккры, а там пересесть на борт американского крейсера, который доставил бы меня в Соединенные Штаты. Адмирал Старк 20 декабря покинул Лондон, чтобы подготовить мою поездку. Генерал Катру, которому было поручено меня сопровождать, прибыл из Бейрута в Аккру 24 декабря. Но как раз в этот день погиб Дарлан, и сразу же выявилось новое намерение президента. Я тогда же заметил этот поворот, ибо 26 декабря Черчилль, действуя, очевидно, по поручению Рузвельта, спросил меня, не считаю ли я нужным ввиду сложившихся обстоятельств отсрочить мой отъезд. На следующий день американское правительство вручило мне ноту, составленную в том же духе.