Отто Дитрих - Двенадцать лет с Гитлером. Воспоминания имперского руководителя прессы. 1933-1945

Гитлер искренне верил в «новое оружие» и всячески поддерживал последние надежды народа. В инстинктивной гармонии с душой народа, кипевшего от ярости из-за вражеских бомбардировок, он изобрел термин «оружие возмездия» и часто оперировал им, невзирая на протесты генералитета. Тогда Геббельс, преуспевший в пропаганде и погревший на ней руки, предложил термин «Фау-оружие»[14]. Гитлер всячески раздувал надежды народа на это оружие. Он очень много ожидал от Фау-1, запускаемого как с земли, так и с самолетов. После долгой подготовки и отсрочки длиной в месяц Фау-1 было наконец приведено в действие. Первая же неделя эксплуатации так разочаровала Гитлера, что он запретил упоминать об этом оружии по радио и в прессе, хотя сам предварительно широко рекламировал его, как всегда преувеличивая его достоинства, вызвав этим немало паникерских публикаций в иностранной печати.

Вскоре после этого появилось сообщение о готовности Фау-2[15]. Гитлер дал указание подчеркнуть, что за ним последует еще более мощное и ужасное Фау-оружие. Но Фау-2, хотя и было применено на Западном фронте против порта Антверпена, также очень разочаровало Гитлера.

Он часто произносил общие слова о возможности использования в военных целях атомной энергии, но в моем присутствии никогда не велось разговоров о ближайшей перспективе создания Германией атомной бомбы. Он умел хранить большие секреты так, чтобы из его молчания нельзя было сделать никаких выводов. Но сегодня мы знаем, что у Германии бомбы не было.

В последний год войны Гитлер понял, что конечная причина всех его поражений заключается в недооценке значения военно-воздушных сил в современной войне. Он упрекал не только Геринга, но и себя за то, что раньше не уделял должного внимания развитию люфтваффе. Но уже было поздно; слишком долго он игнорировал нелюбимую авиацию.

Гитлер понимал, какие ужасные разрушения несут городам Германии яростные бомбардировки противника. Он знал об ужасных страданиях и героической, невероятной стойкости немецкого народа. Однако он, который в годы удачи и всенародных восхвалений немало времени провел среди народа, за все годы несчастий ни разу не посетил ни одного разбомбленного немецкого города, чтобы утешить страдающих людей. Его часто просили сделать это, но он всегда отказывался под предлогом занятости военными делами. Я расскажу об одном случае, типичном для него.

В 1943 году после первой ужасной бомбардировки моего родного города Эссена я поехал туда. Перед отъездом за завтраком я рассказал Гитлеру о предстоящей поездке. Я надеялся, что он попросит передать многострадальным жителям города Круппа слова ободрения и поддержки. Он проигнорировал мою информацию, словно не услышав ее. После возвращения из Эссена я попробовал рассказать ему о своих впечатлениях. За завтраком мне не удалось вовлечь его в разговор на эту тему. Тогда я прошел за ним в приемную, надеясь поделиться впечатлениями и рассказать о настроении жителей Эссена. Заметив меня за спиной, он, не дав мне и рта раскрыть, вдруг разразился почти оскорбительной репликой по поводу какой-то нелепой, незначительной заметки в газете, а потом быстро скрылся в своей комнате. Было ясно, что он все тщательно продумал и нашел подходящий момент, чтобы оборвать меня. Просто он не хотел слушать мои рассказы об ужасных последствиях бомбардировок городов Рура.

Гитлер не хотел видеть, как страдает народ Германии. Он не мог вынести невысказанных упреков людей в том, что вверг их в ужасающую нищету. Он чувствовал себя ответственным за народ, потому что был его лидером, но у него не было сил изменить ситуацию. Темная сторона его натуры, все больше выплывающая наружу среди ужаса разрушительных бомбардировок, отчуждала его от народа, так же как много лет назад светлая сторона его двойственного характера сблизила его с ним.

Отношение Гитлера к авиации определялось его характером. Его ум был ограничен узкими рамками национальных интересов; ему не хватало всеобъемлющей широты видения, и поэтому он не мог оценить прогрессивные достижения в области современной авиации и электроники. Эта его узость, о которой я так часто упоминал в другой связи, была гибельна для вооруженных сил Германии. Несмотря на свои экстравагантные эксперименты в области социальной и национальной политики, он оставался фигурой из прошлого, а не из будущего. Мне кажется, это стало основной причиной его военных неудач. Время от времени он бросал замечания, что современное развитие авиации ведет к господству бездушных, неодушевленных машин, лишает человеческую жизнь индивидуальности и ни в грош не ставит ее ценность. В таком мире, заявлял он, жизнь становится бессмысленной. Возможно, как частное лицо, он имел право на такое мнение, но, как лидер, он был обязан действовать иначе.

Таким образом, мы получили представление о Гитлере как военном, сначала достигшем славы и почестей, а в конечном счете пришедшем к краху и самоубийству. Как военный и просто как человек, Гитлер был жертвой двойственности своей натуры, раздвоенности своего характера. В последние дни войны как военный он стал настолько же некомпетентен, насколько был блестящ в начале войны. Всю вторую половину войны ему не везло так же, как везло в первую половину. Его превосходство в воздухе и в военной технике, его наступательная стратегия, его тактика прорыва и окружения были использованы противниками против него.

Гитлер был душой и совестью немецкого вермахта. Но именно своей некомпетентностью и силой своих страстей он его и погубил. Он был ефрейтором, который на какое-то время стал чуть ли не военным гением; но чтобы снискать признание как великого военачальника, он слишком часто показывал себя самонадеянным ефрейтором.

Даже война имеет свои законы и моральные ограничения. Он их презирал; он сделал звериный закон насилия главным оружием в своих военных действиях. Он не признавал никаких кодексов военной чести; движимый лишь соображениями военной целесообразности, он использовал в войне дикие методы. В последние месяцы войны, несмотря на возражения своих сподвижников, он твердо решил заявить о неприсоединении Германии к Женевской конвенции, чтобы немецким солдатам даже в голову не приходило сдаваться в плен из-за боязни репрессий против их семей.

Немецкий народ, одобрявший эти методы не более, чем бесчеловечные бомбардировки, вынесет Гитлеру справедливый приговор, ясно поняв его натуру. До самого конца он, пользуясь полнотой власти, старался вселить в немцев волю к победе; если победа сомнительна, заявлял он, то лишь потому, что сами немцы своим поведением упустили благоприятную возможность. Он приказывал народу сражаться за эту победу и любое сомнение в ней считал преступлением против государства.