Анатолий Левандовскнй - Максимилиан Робеспьер

— Он арестован!..

Король был опознан в местечке Сен-Мену, совсем неподалеку от конечного пункта своего маршрута. Его узнал начальник почты Друэ, который тотчас же принял меры для задержания королевской семьи. Карету беглецов остановили в Варенне, почти на глазах у передовых отрядов Буйе. Тысячи крестьян прибыли из соседних сел на помощь местным отрядам национальной гвардии. В окружении многочисленной толпы вооруженных патриотов упавшие духом беглецы вынуждены были тронуться обратно.

Для сопровождения пленников Учредительное собрание выделило трех комиссаров. В их числе оказались Барнав и Петион. Петион держался с большим достоинством и не снисходил до особых церемоний со своими подопечными. Иное дело Барнав. Этот лощеный щеголь, прекрасно образованный и знавший свет, не преминул блеснуть утонченностью своих манер перед августейшими особами: он сидел в карете рядом с королевой и — верить ли молве? — был очарован. Мария Антуанетта употребила все свое обаяние, чтобы пленить видного депутата Ассамблеи. Как бы то ни было, в период варен-нского кризиса прежний вожак левой Собрания — уже до этого значительно поправевший — совершенно забыл свои старые позиции и вплоть до эшафота оставался верным приверженцем короля и трона.

13 июля Ассамблея приступила к обсуждению вопроса о судьбе монарха. Выл выслушан доклад комиссии, расследовавшей обстоятельства бегства в Варенн. Докладчик сделал вывод, что Людовик XVI должен быть объявлен невиновным в силу принципа неприкосновенности особы короля: его следует восстановить на троне; вместе с тем, по мысли докладчика, надлежало привлечь к ответственности генерала Буйе (бежавшего за границу) и лиц, сопровождавших короля, которые якобы виновны в «похищении».

Прения были очень жаркими и продолжались три дня. 14 июля выступил Робеспьер.

— Король, говорите вы, неприкосновенен; он не может быть наказан — таков закон. Вы сами на себя клевещете! Нет, вы бы никогда не издали декрета, по которому один человек стоял бы выше закона и мог бы безнаказанно покушаться на свободу, на существование нации. Нет, вы не сделали этого, и если бы вы осмелились издать подобный закон, то французский народ всеобщим криком негодования напомнил бы вам, что суверен вступает в свои права!..

Королевскую руку направляли другие? Но разве король не обладает сам способностью совершать те или иные поступки? А если король угрожает счастью и даже жизни народа? Если он навлекает на страну все ужасы внутренней и внешней войны, если, став во главе интервентов, он покушается на свободу и завоевания революции, он тоже сохраняет неприкосновенность?

Разумеется, это абсурд. Конечно, подобные «принципы» могут высказываться только врагами революции или людьми, не отдающими отчета в своих словах…

В заключение оратор доказал полную беспринципность тех, кто предлагал всю силу правосудия обрушить на головы «похитителей», то есть соучастников побега.

Правые были до такой степени ошеломлены этой речью, что объявили Робеспьера… сумасшедшим! Некоторые иностранные дипломаты обратились к своим правительствам с соответствующими донесениями и через несколько дней вынуждены были их опровергать.

В этой речи Робеспьер обронил, между прочим, фразу, которая отвечала мысли, непрестанно беспокоившей его со дня бегства короля.

— Недостаточно свергнуть деспота, если потом попадешь под гнет нового деспотизма…

Людовик XVI показал себя деспотом, вероломным и негодным монархом. Его нужно отстранить. В этом для Максимилиана не было никаких сомнений.

Но что делать дальше? Учреждать республику, как полагали Бриссо и Петион? Вот в этом-то он и сомневался. Он не был уверен, что в сложившихся условиях республика лучше монархии.

И правда, рассуждал Робеспьер, что является самым страшным, наиболее угрожающим в данный момент? Деспотизм богатых, тирания реакционных элементов Учредительного собрания. Что же принесет в таком случае немедленное установление республики? Ничего, кроме легализации власти этого «нового деспотизма».

Робеспьер опасался, что при недостаточной организованности народа уничтожение монархии отдаст всю полноту власти в руки крупной буржуазии, в то время как наличие монархии в какой-то степени сможет ограничить эту власть и тем облегчит массам возможность решительной победы в грядущей борьбе.

Мысль эта была непоследовательной и ошибочной. Но в то время так думали многие. В вопросе о республике и монархии в период вареннского кризиса Неподкупный не смог подняться над уровнем представлений, господствовавших в демократическом лагере.

Мужи Собрания подняли перчатку, брошенную Робеспьером. На следующий день от лица большинства выступил Антуан Барнав. Законодатели знали, кого противопоставить Неподкупному. После смерти Мирабо[28] Барнав считался чуть ли не лучшим оратором Ассамблеи. Он был сух, подтянут, сдержан, догматичен. На Робеспьера, взявшего верх в Якобинском клубе, он смотрел как на личного врага. Свою пространную речь Барнав посвятил защите принципа неприкосновенности короля. Вместе с тем — и это особенно знаменательное место в его речи — он невольно выдал жгучий страх крупной буржуазии перед новыми выступлениями революционных масс.

— Нам причиняют огромное зло, когда продолжают до бесконечности революционное движение, уже разрушившее все то, что надо было разрушить, и доведшее нас до предела, на котором нужно остановиться… Подумайте, господа! Подумайте о том, что произойдет после вас. Вы совершили все, способное благоприятствовать свободе и равенству… Отсюда вытекает та великая истина, что если революция сделает еще один шаг вперед, она сделает его не иначе, как подвергаясь опасности. Первое, что произошло бы вслед за этим, была бы отмена королевской власти, а потом последовало бы покушение на собственность… Таким образом, господа, все должны чувствовать, что общий интерес заключается в том, чтобы революция остановилась…

Трудно было более точно высказать то, что наболело в душах депутатов буржуазии. Восстановленный король должен помочь остановить эту треклятую революцию, которая уже так надоела и которая угрожала все новыми опасностями аристократам денежного мешка!

В тот же день был принят декрет о привлечении к судебной ответственности «похитителей» короля, обвиненных в заговоре против конституции и в подготовке иностранного вторжения. Этим косвенно снималась всякая вина с Людовика XVI.

Развязка приближалась. Клуб кордельеров составил новую петицию, призывавшую к отстранению изменника короля. 16 июля кордельеры обратились к якобинцам с просьбой о поддержке. Внутри Якобинского клуба закипела борьба. Но исход ее в свете предшествующих событий был ясен: большинство якобинцев решило поддержать петицию. Тогда якобинцы-депутаты во главе с