Эдуард Филатьев - Главная тайна горлана-главаря. Ушедший сам

Уже давно опубликован официальный документ:

«Заседание Коллегии ОГПУ (судебное) от 3 ноября 1929 года.

Слушали. Следственное дело № 99762… гр. БЛЮМКИНА Якова Гершевича… ранее осуждавшегося за контрреволюционную деятельность…

Дело слушается в несудебном порядке в соотв<етствии> с Пост<ановлением> През<идиума> ВЦИК от 5/V-1927 года.

Постановили. БЛЮМКИНА Якова Гершевича за контрреволюционную деятельность, повторную измену делу пролетарской революции и советской власти, за измену революционной > чекистской армии и шпионаж в пользу германской военной разведки – РАССТРЕЛЯТЬ с конфискацией всего имущества».

Под этим приговором стоит всего три подписи: Менжинского, Ягоды и Трилиссера.

Услышав этот приговор, Блюмкин, как говорят, спросил:

«– А о том, что меня расстреляют, завтра будет в “Известиях” или “Правде”?»

Есть свидетельства, что, когда 3 ноября комендантский взвод под командованием Агранова (почему Агранова, ведь он же не был комендантом ГПУ?) взял 29-летнего Блюмкина на прицел, тот крикнул:

«– Стреляйте, ребята, в мировую революцию! Да здравствует Троцкий! Да здравствует мировая революция!»

И запел «Интернационал»:

«– Вставай, проклятьем заклеймённый весь мир голодных и рабов!»

Грянул залп.

В вышедшей в Берлине в 1930 году книге «Г.П.У. Записки чекиста» Георгий Агабеков написал, что, уже находясь в Константинополе, он…

«…получил частное письмо из Москвы. В нём один мой приятель писал о Блюмкине, работавшем на Востоке под псевдонимом “Живой”:

– Итак, друг мой, “Живой” помер… Он ушёл из жизни, вопреки ожиданию, спокойно, как мужнина. Отбросив повязку с глаз, он сам скомандовал красноармейцам: “По революции пли!”»

Бенгт Янгфельдт:

«Расстрел Блюмкина потряс его коллег по партии и органам безопасности. Если казнили человека со столь прочными связями в самых высокопоставленных кругах ОГПУ, то такая же участь могла ожидать любого…»

Маяковский был одним из таких «коллег» Блюмкина, знал его с 1918 года и находился с ним в дружеских, а иногда и в крепких деловых отношениях. Кроме того, о следственном процессе над «изменником» Маяковский наверняка получал дополнительную информацию от своих закадычных друзей-гепеушников (Воловича или Горба). Безжалостная расправа над ставшим неугодным «солдатом Дзержинского», являвшегося к тому же одним из самых способных «бойцов особого отряда:» ОГПУ, не могла не ввергнуть Маяковского в глубокие раздумья о своей собственной судьбе. В эти ноябрьские дни он был особенно мрачен.

О том, как на расстрел Блюмкина отреагировал Маяковский, в своих воспоминаниях поведала Галина Катанян, передав рассказ человека…

«…который случайно встретился с Маяковским, когда тот выходил из здания ОГПУ на Лубянке: у поэта было „страшное лицо“, и он не поздоровался, хотя они были знакомы».

Яков Блюмкин стал первым, кого расстреляли за контакт с оппозиционером.

Бенгт Янгфельдт:

«Ни Маяковский, ни его друзья не упоминают казнь Блюмкина ни словом, что, с учётом политической взрывоопасности события, неудивительно. Однако трудно поверить, чтобы это событие не вызвало у Маяковского сильных чувств

– и воспоминаний: об анархистском периоде первой революционной поры, о времени, когда всё казалось возможным. Казнь Блюмкина была не просто смертью отдельного человека, а концом революционной эпохи и мечты о не авторитарном социализме. Начиналась новая эра в истории русской революции

– эра террора».

Не удивительно, что Владимир Владимирович именно в эти дни вновь надолго погрузился в тягостное молчание.

Свои выводы из этой истории сделали и кремлёвские вожди. Политбюро обсудило гепеушный вопрос и вынесло постановление: назначить Ягоду первым заместителем главы ОГПУ Менжинского, сняв с поста начальника ИНО ОГПУ Трилиссера. За то, что глава резидентуры во Франции Серебрянский «проморгал» изменника Беседовского,

Серебрянского постановили уволить с должности начальника отделения внешней разведки. Во главе ИНО ОГПУ был поставлен Станислав Адамович Мессинг.

Борис Бажанов:

«С Мессингом пришли новые кадры, спокойные чиновники, которые, конечно, старались, но главным образом делали вид,

что очень стараются, и совсем не были склонны идти ни на какой риск; и если предприятие было рискованное, то всегда находились объективные причины, по которым никогда ничего не выходило».

Одним из этих «спокойных чиновников» стал хорошо знакомый нам Лев Гилярович Эльберт (тот самый, что в 1921 году ездил с Лили Брик в командировку в Латвию). Он возглавил отделение внешней разведки ИНО ОГПУ вместо уволенного с этого поста Якова Серебрянского.

Во главе Особой группы («группы Яши») был поставлен Сергей Михайлович Шпигельглас. А Серебрянского перевели на рядовую оперативную работу.

Здесь сразу вспоминается ещё одно событие, о котором нельзя не сообщить. В 1929 году в Промакадемию на факультет текстильной промышленности поступила учиться Надежда Аллилуева, жена Иосифа Сталина. Однажды исчезли восемь её однокурсниц. Начал распространяться слух, что их арестовало ОГПУ. Надежда тут же позвонила Генриху Ягоде и потребовала немедленно их освободить. Ягода тотчас ответил, что он ничего не может сделать, так как арестованные скоропостижно скончались от какой-то инфекционной болезни.

«Читки» продолжаются

30 октября 1929 года состоялась ещё одна читка «Бани», а затем и её обсуждение в клубе Первой образцовой типографии Государственного издательства. Один из организаторов этого мероприятия впоследствии вспоминал:

«Читал Маяковский захватывающе. <…> Напряжённая тишина изредка прерывается сильными взрывами смеха. <…> Начались прения. Маяковский записывал все выступления рабочих. Время от времени он перебрасывался замечаниями с сидевшим рядом Мейерхольдом».

Вот несколько фраз, которые Владимир Владимирович высказал во время того обсуждения:

«Я бичую бюрократов… во всей пьесе…

То, что мы нашу пятилетку выполним в четыре года, – это и есть своего рода машина времени. В четыре года сделать пятилетку – это и есть задача времени. <…> Это машина темпа социалистического строительства…

Я хочу, чтоб агитация была весёлая, со звоном».