Нелли Гореславская - Татьяна Доронина. Еще раз про любовь

Генерал Епанчин — Владислав Стржельчик в спектакле «Идиот» 1966 г.

А пока в Лондоне истинным королем в глазах артистов был «король» английской театральной сцены Лоуренс Оливье. Он был знаком с труппой Большого драматического еще по Ленинграду, когда во время поездки по СССР приходил к ним на спектакли. Тогда он пришел после спектакля за кулисы, чтобы поблагодарить актеров за игру, а Дорониной подарил на память кольцо, сияющее каким-то необыкновенным голубоватым светом. Он взял ее за руки и что-то говорил, глядя в глаза и улыбаясь. Она, конечно, ничего не понимала, но это было неважно, важна была интонация, тепло, исходящее от него. Переводчица перевела все, что он долго говорил, очень кратко: «Он говорит, что это как обручение. Сэр Лоуренс Оливье обручился с вами. Это актерское обручение». Таня поцеловала кольцо, потом поцеловала его прекрасное лицо. Лоуренс наклонился и поцеловал ей руки.

И вот теперь у них был ответный визит. Они сидели на спектакле, снова не понимая, о чем идет речь, и только вслушиваясь в бесконечное разнообразие интонаций, которое говорит о таком несравненном уровне, какое встречается так же редко, как драгоценные алмазы в тоннах пустой породы. Что по сравнению с ним король? Оливье не надо никого выстраивать в шеренги, он и так властвует над людьми, властвует безоговорочно и истинно. И после спектакля, когда они прошли к нему за кулисы, он шел к ним навстречу открытый и простой, веселый и счастливый, словно только и ждал их прихода. Он радостно обнимал их, что-то говорил по-английски, по-французски, по-немецки. Переводчица не успевала переводить. А им так хотелось сказать великому актеру, как он хорош на сцене, и поблагодарить за то, что он такой простой и теплый в жизни. Наверное, он все же их понял.

Еще одним запомнившимся лондонским впечатлением стал «пикник в Виндзоре».

— Завтра едем в Виндзор вместе с продюсером Темкиным, — сказал Татьяне Смоктуновский. — Он же композитор. Собирается принять участие в фильме «Чайковский» в качестве композитора и финансиста. Я буду играть Чайковского, а ты — фон Мекк. Читала их переписку?

Переписки их она не читала, вообще об этой истории знала мало, а главное было непонятно: если фильм о Чайковском, то зачем в нем нужен композитор Темкин? Об этом она и спросила Смоктуновского.

— Ну, наверно, его идея. Идея Темкина насчет постановки фильма о Чайковском, понимаешь?

Понять вообще-то было все равно трудно, но пикник в Виндзоре — это интересно. Впечатляет.

На пикник поехали Доронина со Смоктуновским, посольские и сам миллионер Темкин с молодой и некрасивой секретаршей. Живого миллионера Таня видела тогда впервые. Он оказался странным, словно ожившая картина Марка Шагала: длинное черное пальто, серая мятая шляпа, старые ботинки с чуть загибавшимися вверх носами. Разве миллионеры так одеваются? Может, Кеша ее разыгрывает? Ответ Кеши был краток:

— Он одевается так, как ему удобно.

В Виндзоре все уселись прямо на траву, секретарша раскрыла корзинку и стала доставать из нее бутерброды, бумажные стаканчики, бутылку с коньяком и стопу бумажных салфеток. Ветер тут же разметал салфетки по траве, и Темкин бросился их собирать. Он собрал все салфетки и аккуратно положил их рядом с корзиной.

— Стоит ли быть миллионером, чтобы собирать салфетки? — спросила она у Кеши.

— Если бы не собирал, не был бы миллионером.

«Логично», — подумала она. Кто бы тогда мог себе представить, что через пару-тройку десятилетий этих миллионеров и даже миллиардеров и в России станет не меньше, чем в Англии. Только салфетки они собирать не будут, у них будут другие секреты и способы получения несметных богатств.

На пробы «Чайковского» Доронину не пригласили. «И правильно», — решила она, никак не видя себя в роли фон Мекк и не находя себе места в этой печальной драме. Но зато осталось воспоминание о пикнике в Виндзоре и открытие для себя удивительной переписки гения русской музыки с баронессой фон Мекк.

Настоящий министр культуры

Успешные гастроли БДТ в Париже и Лондоне завершились приемом у министра культуры СССР Екатерины Алексеевны Фурцевой, который был устроен ею в честь коллектива театра в банкетном зале гостиницы «Москва». Как восхищались мужчины этой женщиной, единственной женщиной во власти огромной страны, сверхдержавы, оставшейся в том времени, в другом измерении истории, Таня однажды наблюдала еще во времена своего студенчества. Фурцевой восхищались ее учителя — педагоги Школы-студии МХАТ Павел Владимирович Массальский и Александр Михайлович Комиссаров.

— Катя… Какая женщина! Красавица! Вот кто действительно красавица! — говорил Массальский, красиво закуривая и оглядываясь на Комиссарова, который ставил тогда на Танином курсе дипломный спектакль. — И как женственна! Ах, как подлинно женственна!

— Очень! — отвечал Комиссаров. — Екатерина Алексеевна очень, очень женственна…

И вот теперь она увидела ее вживую, на приеме в большой зале гостиницы «Москва». Екатерина Алексеевна каким-то образом и на этом приеме сумела создать атмосферу не официально-торжественную, а свободную, открытую и теплую. С этой открытостью и теплотой она взяла Татьяну под руку и спросила, как о чем-то давно решенном:

— Значит, со следующего сезона ты во МХАТе?

Екатерина Фурцева — министр культуры СССР.

То ли вопрос, то ли приказ, отданный в очень женственной манере… Таня увидела, как сразу напрягся Товстоногов. Он смотрел на нее вопрошающим взглядом, и она почувствовала, как краснеет. Но она же не виновата! Да, она еще зимой получила письмо с приглашением из МХАТа, подписанным Марком Прудкиным и зав. труппой Михаилом Зиминым, на роль Анны Карениной. Но она тогда же ответила отказом и никому о приглашении не сказала. Наверно, надо было сказать. Значит, послано было приглашение с ведома Фурцевой, но об отказе ей почему-то не сообщили. А, может быть, сообщили, но она делает вид, что не знает об этом? Теперь, близко познакомившись с театральными нравами, Таня тому бы не удивилась.

— Я ведь отказалась от приглашения, — тихо, но твердо сказала она.

— Вот как? — вроде бы удивилась Фурцева. — Не знала.

И тут же заговорила о другом.

Через несколько лет, уже работая во МХАТе, Доронина записалась к Фурцевой на прием. Она пришла к министру культуры, чтобы сказать, что больше не может там работать, что хочет уйти. Тогда она хотела уйти в кино. На беломраморной лестнице в министерстве она столкнулась с Иваном Семеновичем Козловским.