«Доктор Живаго» как исторический роман - Константин Михайлович Поливанов
Что же делается с людьми этого страшного призванья, если они не Цезари, если опыт не перекипает у них политикой, если у них нет гениальности — единственного, что освобождает от судьбы пожизненной в пользу посмертной? [Пастернак: III, 211]
Пастернак упоминает здесь трагическое начало последнего царствования — гибель тысяч людей на праздновании коронации на Ходынском поле, расстрел мирной демонстрации 9 января 1905 года («Кровавое воскресенье»), пишет о влиянии, которое приобрел в государственных делах Григорий Распутин. В этом человеке Николай и императрица видели единственного целителя смертельно больного наследника престола цесаревича Алексея. Озабоченная спасением сына и поддаваясь влиянию Распутина, Александра Федоровна фактически диктовала мужу состав кабинета министров, назначения на государственные посты, принятие тех или иных решений.
Генриэтты, Марии-Антуанетты и Александры получают все больший голос в страшном хоре. Отдаляют от себя передовую аристократию, точно площадь интересуется жизнью дворца и требует ухудшенья его комфорта. Обращаются к версальским садовникам, к ефрейторам Царского Села и самоучкам из народа, и тогда всплывают и быстро подымаются Распутины, никогда не опознаваемые капитуляции монархии перед фольклорно понятым народом, ее уступки веяньям времени, чудовищно противоположные всему тому, что требуется от истинных уступок, потому что это уступки только во вред себе, без малейшей пользы для другого, и обыкновенно как раз эта несуразность, оголяя обреченную природу страшного призванья, решает его судьбу и сама чертами своей слабости подает раздражающий знак к восстанью [Пастернак: III, 212].
Причину катастрофы автор «Охранной грамоты» видел, в частности, в искаженном представлении у последнего самодержца о населении собственной страны — «фольклорно понятый народ», и в страшном «равнодушье к родной истории», бывшем «главной особенностью царствования». Судьба Николая увязывается с судьбой царя, сварившегося в котле, из народной сказки:
При виде котла пугаются его клокотанья. Министры уверяют, что это в порядке вещей и чем совершеннее котлы, тем страшнее. Излагается техника государственных преобразований, заключающаяся в переводе тепловой энергии в двигательную и гласящая, что государства только тогда и процветают, когда грозят взрывом и не взрываются [Пастернак: III, 211].
Пастернак отмечает патологическую неспособность монархии пойти на необходимые политические уступки, «ее уступки веяньям времени, чудовищно противоположные всему тому, что требуется от истинных уступок» [Там же: 212]. Единственной отдушиной для императора остался личный дневник, отчетливо передававший безвольный характер Николая (о чем Пастернак писал и в «Докторе Живаго», см. выше):
Тогда, зажмурясь от страха, берутся за ручку свистка и со всей прирожденной мягкостью устраивают Ходынку, кишиневский погром и Девятое января и сконфуженно отходят в сторону, к семье и временно прерванному дневнику [Там же: 211].
Выражение «берутся за ручку свистка» явно связывает судьбу царствования с метафорическим движением в вагоне железной дороги. Представляется, что именно задержки в железнодорожном сообщении, служащие метафорическим обозначением нарушения естественного хода истории, выступают аккомпанементом впечатлениям автора от помпезного празднования юбилея войны двенадцатого года, за которым через год последовало не менее пышно отмечавшееся 300-летие дома Романовых. Все это происходило за неполных пять лет до отречения Романовых от престола:
Когда я возвращался из‑за границы, было столетье отечественной войны. Дорогу из Брестской переименовали в Александровскую. Станции побелили, сторожей при колоколах одели в чистые рубахи. Станционное зданье в Кубинке было утыкано флагами, у дверей стоял усиленный караул. Поблизости происходил высочайший смотр, и по этому случаю платформа горела ярким развалом рыхлого и не везде еще притоптанного песку.
Воспоминаний о празднуемых событиях это в едущих не вызывало. Юбилейное убранство дышало главной особенностью царствованья — равнодушьем к родной истории. И если торжества на чем и отражались, то не на ходе мыслей, а на ходе поезда[77], потому что его дольше положенного задерживали на станциях и чаще обычного останавливали в поле семафором [Пастернак: III, 212][78].
Таким образом, задержки поезда оказывались предзнаменованием крушения монархии, так же как и в «Высокой болезни» («вагоны Пульмана во мгле / Часами во поле стояли…»).
В «Докторе Живаго» именно в эпизоде с задерживаемым поездом появляется несколько существенных элементов, которые можно прочитать как «прикрытое» обозначение обстоятельств отречения Николая II от престола. В 11-й главе части «Прощанье со старым» описаны телефонные переговоры телеграфиста Коли Фроленко, одной из собеседниц которого оказывается мадмуазель Флери, требующая, чтобы телеграфист посадил Юрия Андреевича на поезд до Москвы:
Мадемуазель звонила Коле по телефону, чтобы он устроил доктора в поезде поудобнее, угрожая в противном случае неприятными для Коли разоблачениями.
Отвечая мадемуазель, Коля по обыкновению вел какой-то другой телефонный разговор и, судя по десятичным дробям, пестрившим его речь, передавал в третье место по телеграфу что-то шифрованное.
— Псков, комосев, слушаешь меня? Каких бунтовщиков? Какую руку? Да что вы, мамзель? Вранье, хиромантия. Отстаньте, положите трубку, вы мне мешаете. Псков, комосев, Псков. Тридцать шесть запятая ноль ноль пятнадцать. Ах, чтоб вас собаки съели, обрыв ленты. А? А? Не слышу. Это опять вы, мамзель? Я вам сказал русским языком, нельзя, не могу. Обратитесь к Поварихину. Вранье, хиромантия. Тридцать шесть… а, чорт… отстаньте, не мешайте, мамзель.
А мадемуазель говорила:
— Ты мне не пускай пыль в глаз кироман, Псков, Псков, кироман, я тебя насквозь буду водить на чистую воду, ты будешь завтра сажать доктора в вагон, и больше я не разговариваю со всяких убийц и маленький Иуда предатель [Пастернак: IV, 154].
Глава завершает эпизод, изображающий подавление Зыбушинской республики, следующий за описанием гибели комиссара Гинца (об этом подробнее ниже). Несколько деталей здесь можно прочесть именно как слегка прикрытое отражение событий первых дней революции: упоминание Пскова и «комосева» (аббревиатура командующего Северным фронтом генерала Н. В. Рузского), в присутствии которого на вокзале в Пскове происходило подписание отречения Николая от престола, и описание попытки станционного телеграфиста не пропустить поезд, доставляющий части казаков, которым предстоит подавить бунт.
Как известно, успех революции в Петрограде в феврале 1917 года был в значительной степени обеспечен тем, что вся железнодорожная сеть управлялась по телеграфу из Министерства путей сообщения комиссаром Временного правительства Бубликовым (ср. в характеристике Коли Фроленко: «управление веткой находилось в Колиных руках в аппаратной вокзала»). В результате эшелоны с частями, шедшими на подавление мятежа в столице, не смогли достичь Петрограда, как, например, состав с Георгиевским батальоном, с которым следовал генерал Николай Иудович Иванов, которого император
