Геннадий Седов - Фанни Каплан. Страстная интриганка серебряного века

«Давай!» — выкрикнул он.

Она выкручивала подбрасываемая на сиденье запальную трубку с серной кислотой и патроном гремучей ртути в отверстие бомбы.

«Быстрей, черт!»

Выхватив у нее из рук бомбу (она зажмурилась), он швырнул ее, размахнувшись, за спину возницы…

Сумасшедшие, упоительные дни! Ветер в лицо, бешеные повороты, опасности на каждом шагу — радостно и жутко!

Она точно приподнялась на цыпочках, стала выше ростом. Ощущала близость к чему-то могучему, всеохватному, сметающему все на своем пути. Шагала, отставая, спотыкаясь, через преграды вместе с удивительными людьми, ставшими ее товарищами. Умными, образованными, готовыми без колебаний отдать жизни ради счастья униженных и оскорбленных.

Как могло случиться, спрашивала у Вити, что на сторону революции встали простые матросы «Потемкина»? Не побоялись разоружить офицеров, убить капитана! Только из-за гнилого мяса в борще?

— Червивое мясо — не главное, — объяснял он. — Последняя капля, понимаешь! Достали, гады! Всех поголовно — армию, флот, крестьян, пролетариев. Во-о! — проводил выразительно краем ладони по горлу.

Он был в числе приглашенных представителей социал-демократических и анархистских организаций Одессы на борт прибывшего с ходовых учений, бросившего якорь неподалеку от Воронцовского маяка мятежного броненосца. Вернулся спустя несколько часов озабоченный, расстроенный.

— Закавыка… — произнес невесело. — У морячков разброд.

Все на поверку оказалось непросто. Экипаж «Потемкина» не был монолитным отрядом революции, каким казался на расстоянии. Митинговали по любому поводу, действовали сплошь и рядом стихийно. Скончавшийся после тяжелого ранения артиллерийский унтер-офицер Григорий Вакуленчук, руководивший мятежом, лежал под простыней в капитанской каюте. Сменивший его минно-машинный квартирмейстер Афанасий Матюшенко не имел такого же авторитета среди матросов. На призыв прибывших — высадить в городе десант, захватить ключевые объекты, оттеснить брошенные на подавление восстания воинские части и казаков — судовая комиссия ответила отказом. Потемкинцы были озабочены прежде всего пополнением запасов угля, воды и продовольствия, вероятностью сражения с плывшей из Севастополя на их усмирение эскадрой из одиннадцати боевых кораблей Черноморского флота под командованием вице-адмирала Кригера, похоронами вожака.

Боя с эскадрой Кригера «Потемкин» избежал. Экипажи прибывших судов отказались стрелять в восставших товарищей, вышли вопреки запретам командиров на палубы, приветствовали курсировавший рядом броненосец с расчехленными орудиями главного калибра криками «ура!». Учитывая настроение команд, Кригер приказал дать обратный ход, стал уводить эскадру в открытое море.

По отношению к восставшей Одессе потемкинцы продолжали сохранять солидарный нейтралитет. Решали свои дела: грузили в трюмы с захваченного судна уголь, закупали продовольствие, запасались водой. Свезли рано утром на Новый мол труп Григория Вакуленчука, поместили в специально оборудованную палатку, приставили караул. Отправили делегацию к городским властям с просьбой не препятствовать панихиде и похоронам товарища.

Разрешение было получено. На Новый мол стали стекаться одесситы. Малочисленная городская полиция была не в состоянии предотвратить стихийно начавшийся митинг над телом убитого и к десяти часам утра покинула порт.

Она была вместе с Витей на Новом молу, участвовала в траурном митинге. Проходила, утирая слезы, перед гробом, остановилась на минуту, прочла надпись химическим карандашом на листке, приколотом к матросской тельняшке покойного: «Одесситы, перед вами лежит труп зверски убитого старшим офицером броненосца «Князь Потемкин Таврический» матроса Вакуленчука за то, что осмелился заявить, что борщ никуда не годится. Товарищи, осеним себя крестным знамением и постоим за себя! Смерть вампирам, да здравствует свобода! Команда броненосца «Князь Потемкин Таврический». Один за всех и все за одного. Ура! Ура! Ура!»

Ночевали они в порту, под крышей полусгоревшего пакгауза. По приказу командующего Одесским военным округом прибывшие в город два пехотных и один казачий полк окружили по всему периметру территорию порта, где, по мнению властей, собрались самые неблагонадежные элементы. Перекрыли ходы и выходы, открывали огонь по любому, кто пробовал вырваться из ловушки. В самый порт солдаты и казаки не входили, узнав о решимости команды броненосца открыть стрельбу по войскам, если те начнут действовать против митингующих.

Революция в Одессе, похоже, выдыхалась. В погребении Вакуленчука на городском кладбище власти разрешили участвовать нескольким десяткам горожан и двенадцати невооруженным матросам почетного караула, которые на обратном пути были обстреляны армейским патрулем — двоих убили, троих арестовали.

Утром — они проснулись под стенкой пакгауза, на пыльных мешках из-под пшеницы, терли глаза — раскололось небо над головой. Кинулись за угол, спустились по шаткой лестнице на берег.

Трехтрубный «Потемкин» дымил на рейде. Дал один за другим еще два холостых «траурных» выстрела в память Вакуленчука, изрыгнул через паузу огненными боевыми снарядами из шестидюймовок по городу. Стал разворачиваться, уходить в открытое море.

— Конец… — Виктор отвернулся от ветра, закурил. — Был прилив, начинается отлив. Теперь царская свора за нашего брата примется. — Сплюнул на песок. — Недолго ждать.

— Что я говорил! — протянул ей на другой день с порога газету. — Читай!

Она присела на край софы, развернула на коленях свежий номер «Одесской почты».

«Открытое письмо главному редактору, рассказ очевидца», — прочла на первой странице.

«Пережив дни гнусных, позорных, ужасающих преступлений, совершавшихся в Одессе, — в период времени с 14 по 19 июня, — пробегала глазами газетные строчки, — берусь за перо, чтобы высказать гласно, без утайки и умолчания общие мои наблюдения и заключения о характере движения, повлекшего за собой свистопляску отвратительного, исступленного еврейского фанатизма. Вечером, около 8 часов, в порт прибыл броненосец «Кн. Потемкин Таврический» и остановился на рейде в весьма близком расстоянии от брекватера. Утром 15 июня, в 6 часов с него отвалил катер с шестеркой, которые подошли к Новому молу, против пакгауза Российского Транспортного Общества, и матросы перенесли на пристань тело убитого человека. Устные рассказы съехавшихся на берег матросов выяснили, что на броненосце произошел бунт команды против офицеров, что многие из них убиты и проч., и проч. Весть об этом моментально облетела весь город. На пристанях Нового мола скопилось много народу; вооруженные команды броненосца, приходившие в порт на шлюпках, встречаемы были громким «Ура!» С раннего утра масса евреев и евреек направилась в порт и, что в особенности было заметно, в толпах и кучках евреев преобладающее число лиц принадлежало молодежи обоего пола. Сначала все это воинствующее молодое поколение Израиля шушукалось, многозначительно перемигивалось, группировалось, но мало-помалу возбужденность росла и росла. Крики «ура!» со стороны толпы, встречавшей вооруженные шлюпки с броненосца, постоянные переезды частных шлюпок с людьми в штатских костюмах и еврейских женщин на броненосец и обратно, и распространяемые ими вести мгновенно передавались в толпы, возбужденность которых уже весьма скоро проявилась в крайней степени. У места, где лежал труп убитого матроса, появился флагшток с красным флагом. Из кучек и групп еврейской молодежи выделились ораторы, выбравшиеся на подмостки, сделанные из бочек и ящиков, и началось словесное возбуждение толпившейся черни к мятежу, к восстанию против правительства, к низвержению Самодержавия. Исступленные молодые еврейки с распаленными лицами, жестикулирующие своими широкими рукавами, полезли на трибуны и, окруженные своими кавалерами, говорили народу речи, сопровождаемые одним и тем же приговором — «долой Самодержавие!»