Повествование о жизни Фредерика Дугласа, американского раба, написанное им самим - Фредерик Дуглас
В середине того дня, когда мы прибыли в Нью-Бедфорд, я сходил на причал, чтобы посмотреть на корабли. Тут я обнаружил, что окружен убедительнейшими доказательствами богатства. Лежа на причале или плывя по течению, я видел много кораблей самых разнообразных моделей, в превосходном состоянии и огромных размеров. Справа и слева я был зажат большущими гранитными пакгаузами, до отказа забитыми всем необходимым и пригодным для жизни. Кроме того, было видно, что все заняты работой, но бесшумно в сравнении с тем, к чему я привык в Балтиморе. Здесь не звучало громких песен тех, кто занимался погрузкой и разгрузкой кораблей. Я не слышал никаких страшных проклятий или ужасных ругательств на рабочего. Я не видел, чтобы людей били, но видно было, что все идет гладко. Было заметно, что каждый человек относится к работе рассудительно, но с веселой серьезностью, которая показывала глубокий интерес к делу, так же как и чувство его собственного достоинства. Все это выглядело более чем странно для меня. От причалов я пошел бродить по городу, с изумлением и восторгом разглядывая великолепные церкви, прекрасные дома и заботливо ухоженные сады; все это говорило о таком богатстве, комфорте, вкусе и изысканности, каких я никогда прежде не встречал в любой части рабовладельческого Мэриленда.
Все выглядело чистым, новым и красивым. Я почти не встречал ветхих домишек с их бедствующими обитателями; ни полураздетых ребятишек и босых женщин, каких привык видеть в Хиллсборо, Истоне, Сент-Микелсе и Балтиморе. Здешние люди выглядели более умелыми, сильными и здоровыми и счастливее, чем в Мэриленде. Вид чрезвычайной роскоши не омрачался созерцанием чрезвычайной бедности, что обрадовало меня. Но самым удивительным, как и самым интересным для меня, было положение цветных, многие из которых, подобно мне, спаслись, найдя здесь убежище от охотников за людьми. Я встретил многих, кто только семь лет, как освободился от рабства и жил в прекрасных домах, явно наслаждаясь почти всеми удобствами жизни, какие, в общем, имели и рабовладельцы Мэриленда. Я осмелюсь утверждать, что мой друг, мистер Натан Джонсон (о ком я могу с признательностью в сердце сказать: «Ибо алкал я, и он дал мне есть; жаждал, и он напоил меня; был странником, и он принял меня»)[28], жил в опрятном домике, хорошо питался, получал, оплачивал и читал больше газет; лучше понимал моральный, религиозный и политический характер нации, чем девять десятых рабовладельцев в округе Тэлбот, что в Мэриленде. А ведь мистер Джонсон был простым рабочим. Его руки, как и руки миссис Джонсон, знали тяжкий труд. Я обнаружил, что цветные здесь намного более сплоченны, чем предполагал ранее. Я нашел, что они полны решимости защищать друг друга от кровожадного похитителя, рискуя всем.
Вскоре после моего приезда мне рассказали о случае, свидетельствовавшем об их духе. Некий цветной и беглый раб были между собой не в ладах. Кто-то услышал, как этот мужчина угрожал рабу, что сообщит хозяину о его местонахождении. Среди цветных быстро было созвано собрание под предлогом чрезвычайной важности. Позвали на него и предателя. В назначенный час люди собрались и провели собрание под руководством очень религиозного старого джентльмена, кто, как я полагаю, был президентом, который прочитал молитву, после чего, как и следует, обратился к собравшимся: «Друзья, он сам пришел сюда, и я могу лишь посоветовать одно, чтобы ты, парень, вывел его за дверь и убил!» Едва он произнес это, часть из них бросились на предателя; но их остановили более робкие, чем они сами, и предатель избежал их мести и с тех пор не показывался в Нью-Бедфорде. Я надеюсь, больше таких угроз не возникало, и если бы они были, то не сомневаюсь, что за ними последовала бы смерть.
Уже на третий день после приезда я нашел работу, взявшись наполнять шлюп нефтью. Это была новая, грязная и тяжелая работа для меня, но я ходил на нее с радостью в сердце и стараясь изо всех сил. Сейчас я был сам себе хозяин. Это был счастливый момент, восторг которого может быть понят только теми, кто был рабом. Это была первая работа, вознаграждение за которую должно было полностью принадлежать мне. Рядом не было массы Хью, стоящего наготове, чтобы отнять у меня заработанные деньги. Я работал в тот день с удовольствием, какого прежде никогда не испытывал. Я трудился для себя и своей молодой жены. Это стало для меня отправной точкой новой жизни. Справившись с этим делом, я принялся за поиски работы конопатчика; но так сильно было предубеждение против цветных, что белые конопатчики отказывались работать со мной, и, конечно, я не мог получить места. Видя, что мое ремесло не имеет спроса, я отказался от своих притязаний и приготовился к любой работе, которая была бы мне по силам. Мистер Джонсон любезно дал мне деревянные козлы и пилу, и вскоре я оказался завален работой. Для меня не существовало ни слишком тяжелой работы, ни слишком грязной. Я был готов пилить лес, добывать уголь, таскать ведрами уголь, чистить дымоход или перекатывать бочки с нефтью – все, что мне и пришлось делать за три года жизни в Нью-Бедфорде, перед тем как я стал известен в аболиционистском лагере. Спустя четыре месяца после приезда в Нью-Бедфорд ко мне пришел молодой человек и поинтересовался, не желаю ли я купить «Либерейтор». Я ответил ему согласием, но заявил, что лишь только освободился из рабства и пока у меня нет денег. Однако я подписался на газету. Ее приносили каждую неделю, и я читал ее с такими чувствами, какие просто бессмысленно описывать. Газета стала для меня и пищей, и водой. Вся душа моя горела огнем. Ее симпатия к моим собратьям по неволе, ее резкое обличение рабовладельцев, ее правдивое разоблачение рабства и ее мощные атаки на сторонников рабства заставляли трепетать от радости мою душу, да так, как никогда прежде.
Я недолго пробыл читателем «Либерейтора», пока у меня не появилось вполне отчетливое представление о принципах, мерах и духе аболиционистского движения. Я выбрал правильный курс. Я мало что мог, но то, что мне было под силу, я делал с радостью в сердце и никогда не чувствовал себя более счастливым, чем на аболиционистском митинге. Я редко выступал на них хотя
