Довлатов — добрый мой приятель - Штерн Людмила
Все это несправедливо и не по адресу. Мне кажется, что Асе совершенно не пристало учить Катю, о чем заботиться, а о чем нет. Не мешает также напомнить, что авторские и наследственные права действительны для наследников любого возраста, независимо от того 29 им лет, 92 или 292, а пиратские ухватки многих российских издательств широко известны.
Пренебрежительный тон по отношению к Кате Довлатовой, ни в чем перед Асей не виноватой и ничего плохого ей не сделавшей, кажется мне несправедливым. Благородно ли отыгрываться на детях за свои матримониальные обиды?
За несколько страниц до нравоучений Кате Довлатовой Ася Пекуровская обвиняет Сергея в том, что все его дети — а их четверо — незаконнорожденные. Цитата:
Катя, дочь Сережи с Леной, как было упомянуто выше, родилась до того, как был получен развод со мной, Маша, наша дочь с Сережей, родилась после моего с Сережей развода, Коля, сын Сережи и Лены, родился после их развода, который состоялся еще в России. Существует, по дошедшим до меня слухам, еще один ребенок, родившийся от таллинской жены Сережи, Тамары Зибуновой. Девочку зовут Саша.
Итак, одни родились до, другие после, но все же в какой-то связи с официальным браком. В Асиной книге вырисовывается удручающая картина «частично» незаконнорожденных детей. Кстати, Тамара Зибунова, называемая Асей таллинской женой, вообще не была официально замужем за Довлатовым ни до, ни после рождения девочки, из чего вытекает, что ее и Сережина дочь Саша, вероятно, является «особо незаконнорожденным» ребенком.
Но вот что писал по этому поводу сам Довлатов в письме Тамаре от 6 января 1989 года:
Что касается Саши, запомни раз и навсегда: она не незаконнорожденная, она была вписана в мой паспорт, а значит, где-то есть соответствующая запись, я ее единственный, пардон, отец, и обязан, именно обязан по закону заботиться о ней. Другое дело, что я, конечно, плохой отец, как и плохой сын, плохой муж, и вообще плохой, но помогать ей я обязан. Рано или поздно, года через два-три, она поймет, что быть моей дочерью не так уж страшно. Катя это поняла и почувствовала…
Из писем Довлатова Тамаре Зибуновой совершенно очевидно, что его волновала и заботила Сашина судьба, что он помогал им по мере возможности. К сожалению, этих возможностей было очень немного. И я, свидетельница довлатовской жизни в течение долгих лет, утверждаю, что Сергей всегда много работал, не отказываясь от неприятных, а порой и психологически противопоказанных ему журналистских заданий, и помогал Саше как мог.
Ася бьет Довлатова на всех фронтах. Она анализирует четыре различные версии знакомства его с Леной, встречающиеся в разных его произведениях, и разоблачает, разоблачает, разоблачает. Но кто сказал, что писатель обязан под присягой обнародовать факты своей личной жизни в художественных произведениях? Ведь он же не анкету в отдел кадров заполняет. Довлатов, хочу заметить, писатель, или, как он иногда любил себя называть, «беллетрист Далметов». Беллетрист, а не документалист. Иначе говоря, что хочет, то и сочиняет. И все версии хороши. Мне лично особенно нравится версия из «Наших»:
Вдруг чувствую — я не один. На диване между холодильником и радиолой кто-то спит. Слышатся шорохи и вздохи. Я спросил:
— Вы кто?
— Допустим, Лена, — ответил неожиданно спокойный женский голос.
Я задумался. Имя Лена встречается не так уж часто. Среди наших знакомых преобладали Тамары и Ларисы. Я спросил:
— Каков ваш статус, Лена? Проще говоря, ваш социум эр актум?
Наступила пауза. Затем спокойный женский голос произнес:
— Меня забыл Гуревич.
Отчет о личной жизни и литературном творчестве Довлатова в Асиной книге сложился в некий суровый приговор: Довлатов не достоин своей славы и получил ее не по чину. К счастью, «народные заседатели», а именно читающая публика России, рассудили иначе…
Впрочем, мы отвлеклись от роковых женщин в русской литературе. И правильно сделали, потому что остальных, близких Довлатову дам, нельзя причислить к роковым женщинам.
Лена Довлатова никоим образом не попадает под рубрику «роковая», то есть она не сыграла роковую роль в его судьбе. Как раз наоборот. Ей роком было предопределено оставаться с Довлатовым до конца его жизни, что невозможно объяснить ничем кроме как ее любовью и чувством долга по отношению к семье. Любил ли ее Сережа? Полагаю, что да. В книжке «Наши» Довлатов описывает отъезд Лены с Катей в эмиграцию:
Мы ждали, когда поднимется самолет. Но самолеты взлетали часто. И трудно было понять, который наш… Тосковать я начал уже по дороге из аэропорта.
Несомненный факт, что Лена была самым близким ему человеком, не останавливает Довлатова от изощренных «лестных» характеристик своей жены. В письмах разным адресатам (к Тамаре Зибуновой, Ефимову), и в своей семейной хронике «Наши», Сергей, как ему кажется, точно и эффектно, описывает Ленин характер: «Лена не меняется, как скорость света», «а лицо спокойное как дамба», «Лена постоянна, как формула H2O», «Лена не меняется, как метр-эталон в Париже», «взгляд холодный и твердый, как угол чемодана» (напиши он такое обо мне, я бы протаранила его голову углом этого чемодана).
В книжке «Наши» Довлатов пишет: «Лену мои рассказы не интересовали. Ее вообще не интересовала деятельность как таковая».
Хлестко, но абсолютно неверно и несправедливо. Близорук оказался наш прозаик. Лена глубоко ценила его талант, была бесконечна ему предана и поэтому бесконечно терпелива. Всю жизнь она находила в себе силы подавлять свои эмоции, щадя Нору Сергеевну, Катю и «позднего» Колю, и стараясь, чтобы у Сергея был очаг и дом. И, как могла, как умела, сохранила ему семью. Но, зная Сережу, легко предположить, что и эти отзывы о Лене — литература, а не портрет живого человека.
О таллинском периоде Сережиной жизни я знаю в основном из его произведений и писем. Я побывала в их с Тамарой Зибуновой доме только один раз на дне его рождения (см. главу «Сентиментальное прощанье»).
У меня создалось впечатление, что отношения между ней и Довлатовым были простые и дружеские. Об этом свидетельствуют и Сережины письма Тамаре Зибуновой, полные желания помочь ей и Саше по мере возможности. Прочтя их в интернете, мой муж Витя с уважением сказал: «Смотри-ка, Сергей, когда хотел, вел себя как вполне взрослый, ответственный человек».
Естественно, что при довлатовской эффектной внешности (которую он попеременно то проклинал, то восхвалял), при его обаянии и остроумии было несчетное количество дам, желавших пасть в его объятия, или по крайней мере проводить время в его обществе. Но смею утверждать, что когда он горделиво называл себя блядуном, он «лакировал и приукрашивал» действительность. Он был не блядун, и даже не бабник, а алкоголик, и дамы занимали его воображение в основном в разгар алкогольных эскапад. Женщин, с которыми ему хотелось проводить время в трезвом состоянии, можно пересчитать по пальцам одной руки. Последний роман Довлатова был с Алей Добрыш, в доме которой он провел последнюю неделю своей жизни и почти на руках у которой он умер.
Познакомились они в 1986 году, и с тех пор Сережа часто стал бывать у Али в Бруклине. Я была растрогана Алиными записями в маленьких календариках, в которых она отмечала, не пропуская ни одного дня с момента их знакомства, когда Сергей звонил, когда приезжал, трезвый или пьяный, в каком был настроении, и черные дни, когда у него начинались ужасающие запои. Аля купила монографию «Алкоголизм» и положила ее на видном месте на столе, чтобы Сережины глаза ее не миновали. Полагаю, что Аля очень Довлатова любила. Она благоговейно хранила память о нем: его фотографии и рисунки, короткие записки, которые он оставлял в дверях, если приезжал без звонка и не заставал ее дома, кассеты с его сообщениями на телефонном ответчике. И Сергей, безусловно, был очень к ней привязан. Он дарил ей свои книжки с забавными и смешными посвящениями. Например, на «Зоне» он написал: «Милой Але от тайного поклонника, от довольно чистого сердца». На английском издании «Компромисса» было такое посвящение: «Самой волнующей женщине Нью-Йорка со вспышкой нежных чувств». А на книжке «Заповедник», посвященной Лене («Моей жене»), было приписано от руки: «которая была права, когда утверждала, что меня погубят крашеные блондинки».
