К Енко - Ф Достоевский - интимная жизнь гения

В те самые дни, когда Аполлинария задавала себе этот вопрос, Достоевский в Петербурге усиленно работал над «Преступлением и наказанием». Он бросил «Игрока», потому что слишком больно было ему писать об Аполлинарии, и соединял в новом романе различные сюжетные линии, привлекавшие его в последние месяцы. Он чувствовал в себе большой прилив творческой энергии и порою спрашивал себя, в какой мере смерть жены развязала в нем те силы, какие он сейчас ощущал. Но писать приходилось в промежутках между тяжкими припадками падучей. После возвращения из заграницы они повторялись чуть ли не каждые пять дней, — и, вероятно, причиной их была и Аполлинария, и напряженная работа над романом. Перед припадком у него усиливались печаль и раздражение, он становился угрюмым и придирчивым, порою попросту набрасывался на людей и кричал на них. Он часто слышал голоса, перед ним проносились видения, как во сне или бреду, или же он испытывал острое невыносимое блаженство, очень походившее на половой оргазм, хотя акт любви не доставлял такого пронзительного наслаждения, как этот миг восторга, «аура», как его называли врачи; он неизменно кончался судорогами и потерей сознания. После припадка симптомы нервного потрясения проходили очень медленно, у него болела голова, меланхолия и слабость владели им несколько дней. Почти всегда в связи с припадками его охватывала тоска и томление. Как свидетельствовали друзья, характер этой тоски, по его словам, «состоял в том, что он чувствовал себя каким-то преступником, ему казалось, что над ним тяготеет неведомая вина, великое злодейство». В такие минуты он готов был признать свою страшную вину и перед Марьей Димитриевной за то, что обманывал её с Аполлинарией, и перед Аполлинарией за то, что лишил её невинности и опалил её огнем сладострастия.

И он ждал Аполлинарию. Вся напряженная атмосфера «Преступления и наказания», этого романа дерзания, крови, душевного срыва и плотского ущерба, выражала его собственное состояние и ту обстановку, в какой ему приходилось работать.

Аполлинария приехала в Петербург в конце октября 1865 года, и тотчас же произошло то, что неминуемо должно было случиться. Достоевский, ещё решительнее, чем в Висбадене, предложил ей выйти за него замуж.

Оказавшись в России, Аполлинария не изменила своего решения: она не только не собиралась соединить своей судьбы с Достоевским, но за четыре месяца своего пребывания в Петербурге привела их отношения к бесповоротному разрыву.

Ей теперь все в нем не нравилось: его религиозность и сильно напомаженные короткие волосы, разговоры о том, что позволено в морали, и его любовь к сластям. Она насмехалась над его напрасным щегольством: он заказывал себе костюмы у дорогих портных, а сидело все на нем мешком; когда он заговаривал о женитьбе, она, смеясь, напоминала ему о его восхищении англичанками. А когда он, по её выражению, начинал приставать, она едко задавала ему вопросы о встречах с продажными женщинами или кандидатками в невесты — она все узнала о нем от петербургских кумушек.

Надеяться было не на что, их любовь пришла к концу. Но конец этот он переживал болезненно, почти трагически, как тяжелое потрясение. В начале 1866, когда разрыв с Аполлинарией стал фактом, он так рассказывал о своей жизни Врангелю:

«Роман — дело поэтическое, требует для исполнения спокойствия духа и воображения. А меня мучат кредиторы, т. е. грозят посадить в тюрьму… мучат и болезни, падучая и геморрой, из-за которого должен был пролежать пятнадцать дней в постели, не работая. Добрый друг, вы по крайней мере счастливы в семействе (Врангель к этому времени женился), а мне отказала судьба в этом великом и единственном человеческом счастье».

В середине февраля 1866 года Аполлинария, готовясь к отъезду из Петербурга, не только отклонила все его предложения о замужестве, но, после трех лет любви, измен, ссор и примирений, объявила, что им пора расстаться, ибо никакого общего будущего у них быть не может.

Достоевский всю оставшуюся жизнь не мог забыть ту, кого он три года любил трудной, восторженной и больной любовью, ту, кто оставил жгучий, как рана, след в его душе и теле. Он вздрагивал, когда при нем произносили её имя, он переписывался с нею, он неизменно возвращался к описанию её в своих произведениях, он до самой смерти пронес воспоминание о её ласках и её ударах, он навсегда — в сокровенной глубине сердца и плоти — остался верен своей обольстительной, жестокой, неверной и трагической подруге…

ЗНАКОМСТВО С БЕГЛОЙ ЖЕНОЙ БАЛТИМОРСКОГО МАТРОСА

С Марфой Браун Достоевский познакомился в конце 1864 г. В это время потерю жены он вспоминал как несчастье и Божью кару, а разлука с Аполлинарией обрекла его на одиночество. В эти тяжелые месяцы осени и начала зимы он шел на случайные знакомства ради отвлечения и развлечения, в поисках легких объятий, как наркоза.

Марфа Браун родилась в небогатой дворянской семье Паниных и получила хорошее образование, но в ранней молодости ушла из дому. Искательница приключений, она исколесила всю Европу, побывала в Париже, Марселе и Гибралтаре, жила в Австрии, Испании и ряде других стран, торгуя своей молодостью, меняя любовников с необыкновенной быстротой и попадая в самые невероятные переделки. Среди её друзей имелись шулера и фальшивомонетчики, международные авантюристы и бродяги с большой дороги, без колебания пускавшие в ход нож и револьвер. Связь её с преступным миром была настолько очевидна, что полиция выслала её из Бельгии и из Голландии. Обычно, все ей сходило с рук сравнительно благополучно, но в Лондоне её покинуло счастье: она лишилась и денег и покровителей, ходила в отрепьях, голодала и должна была проводить ночи под мостами через Темзу в обществе воров и их подруг. В конце концов её арестовали и посадили в тюрьму, откуда её не без труда вызволили принявшие в ней участие методистские миссионеры. Они обули, одели и накормили «заблудшую овцу», снабдили её душеспасительными книжками, которые она читала с усердием, приводившим их в восторг, и отправили её на остров Гернзей. Там они убедили её выйти замуж за матроса Брауна, американца из Балтиморы. Но когда муж её отправился в дальнее плавание, Марфа убежала с острова на континент и пустилась в путь, пробираясь всякими правдами и неправдами домой, в Россию.

В Петербурге она появилась в начале 60-х годов, ей едва исполнилось тридцать лет, она была ещё внешне привлекательна и интересна — много видела и испытала, много читала, недурно писала. Но дела её никак не устраивались. Сперва она была любовницей Флеминга, литератора, игрока и типичного представителя столичного «дна». От него она перешла к Петру Горскому, мелкому сотруднику «Эпохи». Ее новый приятель, алкоголик, типичный представитель богемы, не имевший ни гроша за душой, сильно к ней привязался, очень её ревновал и одно время пытался вернуть её на путь истинный, в ту среду, к которой она принадлежала по рождению. Он привел её в редакцию «Эпохи», достал ей переводную работу (она хорошо знала английский) и все убеждал её написать об её «путешествиях», от чего она упорно отказывалась, полагая, не без основания, что наиболее красочные её приключения — не для печати. Через Горского она попала к Достоевскому, и он сразу заинтересовался этой необыкновенной женщиной.