Иван Ефимов - Не сотвори себе кумира

Так вот и шли годы. Тяжелый труд и любовь к земле приносили обильные плоды! И не одно мое хозяйств стало на ноги к концу двадцатых годов. Во всей деревне не было домов, где по воскресеньям и праздника» зимнее время не пахло бы пирогами да говядиной щенствовали, как теперь, так и прежде, только те, любит утром, в рабочую пору, поспать да на сходках погорланить, или какая-нибудь вдова с пятком ребятишек… Или пьянчужка какой…

– Ох и сочиняете, папаша! Выходит, что раньше крестьяне жили лучше?- возразил Кудимычу политрук, ушедший в армию из города и безмятежно веривший, то только коллективизация принесла крестьянству небывалое изобилие.

– А ты думал – хуже?- посмотрел на него Артемьев из-под свисающих бровей.- Большинство крестьян по тем временам жило не в пример лучше, чем теперь. На трудовом крестьянстве вся Россия держалась! Если не считать такой беды, как засухи и пожары, которые случаются не так уж часто,- а на такие случаи всегда общество помощь оказывало пострадавшим,- деревья большой нужды не знала. И на такие случаи, почитай, посреди каждой деревни общественные житницы стояли.

Кудимыч передохнул минутку и при всеобщем одобрительном молчании продолжал:

– Пироги черные или полубелые со всякой снедью, дочитай, не выводились. Русская-то печь – крестьянская кондитерская фабрика – была своя в любой избе, а пироги из чистой крупчатки в престольные праздники бывали на столе в каждой семье. И лошадь и корова у каждого, и овца с приплодом, и кур с десяток, и поросенок к зиме похрюкивал. А уж теленок в избе на соломе у печки непременно мычал по ранней весне у всех, кто умел и любил трудиться.

Вот вы, товарищ политрук, чай пивали со своим медом? Ручаюсь, что не пивали! А варенье из лесных ягодам ведомо? Опять же нет! А розового топленого молочка из русской печки хоть чашку выпивали со своим хлебушком с подовой хрустящей корочкой? А щи горячие, упаренные в своей печке? Пусть они и постные, ли там со снетком, али с головой селедочной, а нет их а свете слаще!

Не думая о том, Кудимыч явно задел самую больную струну. Слушатели его, изголодавшиеся на баланде, Шевелили кадыками, тоскливо проглатывая пустую слюну. Догадавшись, что допустил промашку, Кудимыч продолжал в том же духе, но без харчей:

А своя собачке с пушистым хвостиком встречала вас хоть разок у своей калитки? А как твой же петух на самой зорьке, вы слышали? И душой кривить неужели в доме был мужик да баба, оба здоровые, да еще сын или девка на выданье, то семья проще так, как процветать можно… До колхозов-то, ты мой политручок, было лучше. Ведь не от хорошей жизни, почитай, половина деревни разбежалась в на тридцатых годов…

– Ты уж тут, Кудимыч, загибаешь вправо…

– Куда хочешь считай – вправо или влево, ярд дела не изменишь, а что было, то было и из песни слов не выкинешь!

– Так ты что же, против колхозов шел?

– Зачем против колхозов? Чему быть, того не миновать. Колхоз тоже хорош крестьянину, если весь с умом да не забирать все сработанное в казну. И муже учти еще, что многим мужикам коллектив было не столько чуждым, сколь непонятным. Крестьянство веками мечтало о своей земле, о своем хозяйстве – худом или хорошем, но о своем. После революции мужикам дали землицы вволю. Сам Ленин подписал декрет о земле, и, я чаю, не на десять лет, а в бессрочное пользование. Крестьяне по смерть благодарны; Советской власти! Вот тут-то надо было не спешить, опытом доказать, что крупное артельное хозяйство выгоднее для мужика, а не рубить сплеча, не брать испугов да страхом… А что делалось в двадцать девятом, вы знаете? «Вступай в колхоз не раздумывая!» А ведь как можно не раздумывая порушить все и променять невесть на что, сломать веками привычное, оборвать напрочь живую пуповину? А тут лозунги: «Сплошная коллективизация!» Им, вождям нашим наверху, мудрует не хватало, а о ленинской мудрости забыли, дескать сами с усами. И началось непонятное. «Не хочешь в колхоз? Кулаков слушаешь? Вот тебе твердое задание поставку хлеба, подкулачник!» Это значит не куля вроде на кулака работаешь, в его интересах, а своих…

– Выходит, у вас и кулаков не было?

– Таких, как пишут в романах, и в окружности было. Был в те поры у нас мельник, верст за пять, у тины, так молоть все к нему ехали, хоть единоличны хоть колхозники али кулаки, коли государство о мелочах своих не подумало для крестьян. Колхоз тому не помеха, как и он колхозу. Мужик был мирный его все равно забрали со всей семьей и увезли, Макар телят не гонял. А вот таких, как я, желающим думать годок-два, в нашей деревне оказалось не и хозяйства эти раскулачили начисто перед летом тридцатого года.

Ведь проще простого разделаться с любым неугодными: дал задание не по силам, а потом и дави его на зал основании-не выполнил задание… И статья появилась в законах: экономическая контрреволюция. Так и очутились мы, середняки, с попами и монахами вкупе, на Беломорканале, в один день превращение из союзников Советской власти в кулаков каких-то, о врагов народа…

Артемьев снова замолчал и взялся за кисет.

– Куришь ты много, Кудимыч,- заметил Бондарец, пониманием слушавший повесть Кудимыча.

Тут, брат, не токмо закуришь, а рад бы и запить, а взять негде.

– А любишь хлебнуть по маленькой?- вставил Фролов.

– Можно и по большой… Всякий любит щи хлебать!

– Откуда же ты теперь такой чудной выискался? Из ссылки да опять же в тюрьму?

– Сам не разумею! Верно, выходит, люди говорят, что человек предполагает, а бог располагает. Или судьба срабатывает вроде как у греков. У них даже боги и те под судьбой ходили…

– А вы, я вижу, и древних греков читали?- спросил Фролов, то «выкая», то «тыкая» Кудимычу, в зависимости от ситуации.

– Ох и дотошный ты, политрук. Ужели и в казарме был такой же прилипчивый?- нетерпеливо сказал Шигуев.- Оставь ты, папаша, греков этих, ну их к хрену, говори о себе.

– Что бы люди ни говорили, все получается о сеие.- продолжал Кудимыч.- Как закончили Беломорканал, ли нас перевозить в Забайкалье, на постройку вторь путей. В тридцать пятом году часть мужиков и вовсе освободили, но с определением места ссылки, где жить под надзором и без права возвращения на старое место жительства. Так и поселился я недалеко от Калачинска, и устроился на заводской стройке. Думал туда и жену с детьми переправить, она за эти годы успела семилетку закончить.

– А сыновья где были?

Старшего в начале тридцатого на Балтийский обязяли. После службы в деревню не вернулся – ни Том не было, кроме матки с сестрой. Поступил на производство и живет теперь в Новгороде, своей семьей обзавелся. Младший, Алексей, в Ленинграде на фабрике, тоже женатый. Вот я нынче и собрался было навестить всех, а женщин своих с собой взять, ан, видно, не судьба. Пришли, снова арестовали, а за что – нее домо.