История моей жизни. Записки пойменного жителя - Иван Яковлевич Юров
Были у меня за время этого путешествия и приятные часы. В моей котомке было десятка два запрещенных книжек, и кой-где на ночлегах, если позволяли условия, я читал их вслух. Иногда разгоралась оживленная беседа. Почти всюду мужики жалели, что революция 1905 года не смела с престола царя, и надеялись, что она скоро повторится и сделает это. Такие настроения я наблюдал почти на всем протяжении моего маршрута.
В начале июля я вступил, наконец, в пределы своей Вологодской губернии и, наконец, нашел себе работу, на лесопилке при станции Бакланка[141], в 18 верстах от Грязовца. Работа для меня, ослабевшего, изнуренного, была тяжела, плата была 50 копеек за 12-часовой день. Я жестоко экономил, чтобы скопить хоть немного денег на мало-мальски приличную одежонку и на проезд домой. Покупал я только хлеб да гороховую муку на кисель, этим и питался. От такого питания при тяжелой работе у меня опять появилась куриная слепота.
Когда мне удалось скопить десяток рублей, я решил ехать домой. Меня неодолимо потянуло к своей семье. Но не к отцу: я знал, что он встретит меня неприязненно.
В Вологде на толкучке я купил из старья пиджак, брюки, две рубашки, шляпу и ботинки, за все это заплатил семь рублей с полтиной. Переодевшись, я стал выглядеть приличнее. В таком виде я и приехал домой, а денег, конечно, не привез ни копейки.
Так завершилась моя вторая поездка в Питер.
Снова дома
Домой я заявился под вечер. Отца дома не было, а все остальные мне были рады, несмотря на мой не очень шикарный вид. Узнав, что на следующий день намечено идти ломать лист[142], я заявил, что и я пойду. Мать уговаривала с дороги отдохнуть, но я сказал, что мне там будет лучше.
Утром отца тоже не было. После долгой разлуки с родными, на привычной работе мне в этот первый день было невыразимо весело, я готов был прыгать козлом, только при мысли о предстоящей встрече с отцом веселье пропадало.
Когда мы вернулись с работы, он был дома, сидел у стола. Я поздоровался с ним за руку: «Здравствуй, батюшко!» Он что-то пробурчал, почти не подняв на меня глаз, и потом за целый вечер ничего не сказал. Лучше бы уж он ругался, тогда я, по крайней мере, мог бы оправдываться. Но и потом он по отношению ко мне держал себя так же, и это меня очень угнетало. Я чувствовал себя легко, только когда его не было дома или с нами на работе. Мое положение было бы более независимым, если бы я мог выполнять всякую работу, как мои сверстники — молодые ребята, которые в это время иногда зарабатывали хорошую деньгу тем, что рубили, сплавляли по реке и продавали перекупщикам казенные леса. Я же из-за больной ноги был на это неспособен. Поэтому, хотя на основной крестьянской работе я и работал прилежно, хорошим работником считаться не мог, тем более в глазах отца. Я не мог, как другие, наживать денег, столь нужных на все в хозяйстве, а также к праздникам на водку.
На обычных заготовках леса или дров я работать, конечно, мог, хотя мне это порой было и нелегко: нога в глубоком снегу очень уставала и причиняла сильную боль. Но те заготовки были особыми. Занимались этим делом обычно летом, даже в сенокос, если заявлялся скупщик, часто местный кулак. Рубили лес обычно ночами, чтобы не попасть на лесную стражу, и делали это по-бешеному спешно, чтобы в одну ночь как можно больше нарубить, вывезти и сплотить. Поэтому годились на эту работу только вполне здоровые, выносливые работники.
В 1906 году, в период революционного подъема по инициативе и под руководством Шушкова в Нюксенице было организовано потребительское общество[143]. Оно имело мелочную лавочку и сельскохозяйственный склад, который был пионером по внедрению первых плутов с деревянным грядилем Боткинского завода[144]. Лавочка торговала очень слабо. Во-первых, не было средств, так как в обществе было всего 25–30 членов, паевые были, кажется, рубля два или три, да и те не были собраны полностью. А, во-вторых, в Нюксенице были крупные торговцы, ворочавшие десятками тысяч, конкурировать с ними было немыслимо.
Вот в эту лавочку меня пригласили продавцом, или, как тогда называли, приказчиком. Зарплату мне предложили 10 рублей в месяц. Не имея представления о торговле, я долго не решался на это, но невыносимое положение, созданное отношением ко мне отца, понудило меня согласиться. Насколько я был опытен в делах подобного рода, можно судить по тому, что я принял лавку от своего предшественника Попова Василия Степановича (того, что когда-то был моим учителем) таким образом: он вышел из-за прилавка, а я зашел, он мне подал ключи, а я их принял, тем передача и завершилась.
Никто мне не объяснил, да и некому было это сделать, как вести торговлю, где брать средства и где доставать товары.
Ценного в лавке было разве только 900 штук кос, которые лежали, как мертвый капитал, а остальной разной мелочи, тоже неходкой, было рублей на сто с небольшим. Наличных денег — ни копейки.
Вскоре я увидел, что попал в скверное положение. Торговать было совершенно нечем, иногда за целый день выручишь 20–30 копеек, а ведь мне нужно было и питаться: из дому носить отец не особенно позволял, а наоборот, даже ждал, что я что-нибудь в дом приобрету.
Такое положение, а также отношение правления, членов которого я никак не мог зазвать, чтобы потолковать, как быть, толкнуло меня брать в лавочке кое-что из мелочи для дома. Впрочем, все это было такое малоценное, что не могло покрыть теряемое мною время. Наконец, окончательно потеряв надежду собрать членов правления и не видя никакого выхода, я запер лавочку, приложил к замку печать, а ключ и печать отнес председателю. Он отказался принять их, тогда я положил их на стол и ушел домой.
Вот теперь
