К. Осипов - Александр Васильевич Суворов

У Суворова немедленно извлекли пулю и перевязали рану. Во время операции появился посланный Потемкина – главнокомандующий грозно спрашивал, что происходит. Корчась от боли, Суворов велел передать:

Я на камушке сижу.На Очаков я гляжу.

Это был удар не в бровь, а в глаз. На следующий день пришел официальный запрос Потемкина: «Будучи в неведении о причинах и предмете вчерашнего происшествия, желаю я знать, с каким предположением ваше высокопревосходительство поступили на оное, не донося мне ни о чем во все продолжение дела, не сообща намерений ваших прилежащим к вам начальникам и устремясь без артиллерии против неприятеля, пользующегося всеми местными выгодами. Я требую, чтобы ваше высокопревосходительство немедленно меня о сем уведомили и изъяснили бы мне обстоятельно все подробности сего дела».

Суворову было предложено покинуть армию. Страдая от воспалившейся раны – во время перевязки там оставили куски материи, и они начали гнить, – он уехал в Кинбурн лечиться. Поправка его шла медленно. «Дыхание стало в нем весьма трудно и ожидали уже его кончины», свидетельствует бывший при нем Антинг.

Только он стал поправляться, как новая неудача подорвала его силы, в Кинбурне, вблизи от дома, где он жил, взорвалась военная лаборатория. Взрывом разнесло часть стены в комнате, где находился Суворов. Полузасыпанный камнями, с обожженными лицом и руками, он ощупью выбрался на улицу.

Секретарь Потемкина Попов прислал соболезнование. По поручению Суворова составили ответ, указав, что дело обошлось без большого вреда, кроме знаков на лице и удара в грудь. Прочтя, Суворов приписал: «Ох, братец, а колено, а локоть? Простите, сам не пишу, хвор».

Но даже больной, израненный, опальный, он не оставлял без внимания и поощрения героизма, проявленного солдатами.

«Кинбурнский комендант свидетельствует, – доносил он, – что во время взрыва капрал Орловского полка Богословский и рядовой Горшков, первый, когда флаг духом оторвало и впал оный с бастиона на землю, тот же час подняв оный, сохранил и по окончании взрыва вдруг[57] поставил в прежнее место; рядовой в самое время происшествия стоял на часах на батарее, где столько в опасности находился, что духом каску сшибло и кидало о туры[58] но он на своем посте был тверд и сохранил должность. За таковые неустрашимости и усердие произвел я капрала в сержанты, а рядового в каптенармусы».[59]

Из Кинбурна Суворов переехал в Херсон, потом в Кременчуг. Во время переезда он лично явился к Потемкину, надеясь умилостивить его. Князь принял его неласково, осыпал градом упреков; по выражению Суворова, готовил ему «Уриеву смерть». Всю зиму и часть весны Суворов оставался не у дел, с завистью следя за действиями других генералов.

Впрочем, действия эти были довольно неумелы. Нехватало лошадей для перевозки артиллерии, ощущался недостаток в боеприпасах и понтонах; полки состояли из неопытных рекрутов, и недоставало опытных командиров, чтобы обучить их. В частности, один из лучших командиров, М. И. Голенищев– Кутузов, был тяжело ранен 18 августа. От дизентерии и стужи вышла из строя половина людского состава и погибли почти все лошади. Румянцев острил, что куртки, сделанные Потемкиным, чтоб летом солдатам не было жарко, более не греют. Екатерина II ввиду того, что в стране сурово критиковали Потемкина, издала указ, запрещавший «на бирже, в клубах, трактирах говорить о делах политических о распоряжениях военных, и умножать неосновательные и неприличные толки».

В конце концов Потемкин решился на то, что полгода назад предлагал ему Суворов. 1 декабря он издал приказ: «Истоща все способы к преодолению упорства неприятельского и преклонению его к сдаче осажденной нами крепости, принужденным я себя нахожу употребить, наконец, последние меры. Я решился брать ее приступом и на сих днях произведу оный в действо».

Штурм состоялся 6 декабря 1788 года при сильнейшем морозе и длился всего час с четвертью. Очаков был взят. Русские войска потеряли во время штурма 3 тысячи человек – незначительную часть того, что унесли морозы и болезни. Потери турок – 9 тысяч убитыми и 4 тысячи пленными. Все ошибки Потемкина были забыты, когда закончилась, наконец, «осада Трои», как называл саркастически Румянцев осаду Очакова.

Новый, 1789 год начался для России при трудных обстоятельствах. Союзники ее, австрийцы, потерпели ряд жестоких поражений от турок. Швеция, еще в 1788 году объявившая России войну, действовала довольно успешно, в Петербурге бывала слышна канонада.

Весной этого года томившийся от долгого пребывания не у дел Суворов добился назначения в передовой корпус Молдавской армии. Зная о конфликте его с Потемкиным, Екатерина послала Суворова к Румянцеву. Вскоре, однако, Румянцев был, по настоянию Потемкина, удален в отставку, и командование Молдавской армией было вверено Репнину, причем Потемкин получил общее руководство всеми силами.

Суворов с порученным, ему корпусом – 5 пехотных полков, 8 кавалерийских и 30 пушек – занял выдвинутую позицию при Бырладе, на стыке с австрийцами. Через некоторое время к нему примчался курьер от командира австрийского корпуса, принца Кобургского:[60] сильная турецкая армия сосредоточивалась в Фокшанах, готовя удар против австрийцев, и Кобург просил у русских подкрепления. Суворов запросил Репнина; тот уклончиво ответил, что не препятствует Суворову предпринять операцию, но дает ему на нее шесть дней сроку, требует оставить часть войск в Бырладе для прикрытия и настаивает на предварительной письменной договоренности с принцем Кобургским.

Тогда Суворов донес, что во исполнение общей потемкинской директивы «не терпеть впереди себя неприятельских скопищ» он выступает к Фокшанам. Взяв с собою около половины имевшихся у него войск, он 16 июля выступил из Быр– лада.

Марш был исключительно быстрым. За 28 часов прошли 50 верст, отделявшие от австрийского лагеря. Суворов тотчас отправился осмотреть местность. Австрийский главнокомандующий прислал адъютанта, приглашая Суворова на личное свидание.

– Генерала Суворова нет, – учтиво ответили адъютанту. Через час пришел другой адъютант.

– Генерал Суворов молится богу, – последовал не менее любезный ответ.

Третьему посланцу сообщили, что генерал Суворов спит.

Принц переходил от удивления к негодованию. Но Суворов хорошо знал, что делал. Еще в Бырладе он познакомился с разработанным австрийцами планом операции, типичным продуктом кабинетно-доктринерского мышления. Оспаривать этот план в условиях двоевластия (причем австрийский принц был старше чином – генералом от кавалерии) было нелегко. Суворов предпочел выработать свой план, завязать по нему сражение и поставить австрийцев перед свершившимся фактом.