Герберт Осбери - Банды Чикаго

Животные просто посходили с ума. Лошади, обезумев от жары и шума и раздраженные падающими на них искрами, громко ржали от страха, храпели, брыкались и кусали друг друга или просто неподвижно стояли, поджав хвост, прижав уши, с безумным взглядом, дрожа как от холода. Собаки бегали туда-сюда с душераздирающим воем. Больших коричневых крыс с их глазами-бусинками пламя выгнало из-под тротуаров, и они бежали вдоль улиц, не разбирая дороги. Стаи голубей, которых в городе было так много, кружили бесцельно и слепо и падали прямо в бушующее пламя».

Из горящих притонов выбрались толпы бандитов, воров и проституток, торопясь собрать самый богатый урожай награбленного, который когда-либо им перепадал. Они выходили на охоту как в одиночку, так и толпами, хватая все, что им нравилось, из повозок и телег, врываясь в салуны, магазины, дома, и набивали свои желудки спиртным, а карманы – деньгами и драгоценностями, надевали дорогую одежду и украшали свои руки кольцами и браслетами. «Они разбивали окна голыми руками, – писала чикагская «Пост». – Не обращая внимания на раны, причиняющие боль, обшаривали окровавленными пальцами кассы, жестоко сражаясь с другими за добычу. Женщины с впалыми глазами и бесстыжими лицами, в грязной одежде, превратившейся в лохмотья, и в стоптанных тапочках, ходили туда-сюда, ругались, дрались, воровали; смеясь, они глядели, как падают красивые и великолепные стены и крыши». Вскоре после полуночи пожар добрался до тюрьмы, и оттуда сбежали триста пятьдесят заключенных. Они сразу же ворвались в ювелирные магазины и все разграбили.

Вильям С. Уолкер, журналист из Чикаго, писал, что уже задолго до рассвета понедельника разбой и грабеж достигли уровня, не имевшего аналога в истории города: «Как только спустилась ночь, воры – и любители и профессионалы – отбросили последнюю острожность и принялись грабить открыто, не боясь никакого наказания. Они врывались в магазины, рылись в сейфах, но если код открыть не удавалось, то они переключались на поиски других ценных вещей, которые было удобнее вынести из магазина, и, ссутулившись под тяжестью ноши, шли дальше в поисках другой наживы. Они обещали долю от добычи кучерам, которые им помогали, подгоняя фургоны к дверям магазинов и терпеливо ожидая, пока их нагружали огромным количеством краденых вещей, словно это были честно приобретаемые товары. Грабили не только магазины. Вламывались и в частные дома, которые находились на пути разрушения, и хватали все, что, по их мнению, представляло какую-либо ценность. Сопротивляться было бесполезно. Негодяи были возбуждены выпитым спиртным и нагло демонстрировали полный набор смертельного оружия. Банды грабителей останавливали женщин, детей, а то и мужчин, когда те несли имущество, представляющее хоть какую-нибудь ценность, и вырывали вещи из рук».

Александр Фрир, политик из Нью-Йорка, который был представителем Босса Твида в нью-йоркском законодательном собрании, наблюдал картину грабежей в деловом районе. Все увиденное он описал в статье для нью-йоркской «Уорлд»: «Я видел всю Дирборн-стрит вплоть до квартала Портленд; повсюду по ней слонялись люди. На Лэйк-стрит народу было еще больше. Здесь впервые я увидел сцены жестокости, от которых у меня в жилах стыла кровь. Перед огромным магазином Шэя мужчина нагружал автомобиль шелком, не обращая внимания на работников магазина. Я видел оборванца на мосту Кларк-стрит, которого убили куском мрамора, брошенным из окна, – на руках его были белые детские перчатки, а карманы его были набиты золотыми запонками. На том же мосту я видел ирландскую женщину, которая вела козу одной рукой, а в другой держала кусок шелка. На Лэйк-стрит было много ценного; толпы воров боролись за места в магазинах и выбрасывали товары своим людям на улице. Я шел к Уэбаш-стрит, и эта оживленная улица тоже была наполнена вещами и людьми всех сортов. Толпа топтала ценные картины, книги, домашних животных, музыкальные инструменты, игрушки, зеркала, постельное белье. Вещи вытаскивали из магазинов и поджигали; толпа врывалась в питейные заведения и визжала, беснуясь в пьяном угаре, размахивая бутылками из-под шампанского и бренди. Жестокость и ужас этой сцены шокировали. Юноша, стоящий на пианино, заявлял, что пожар – друг бедняков. Он предлагал всем выпить спиртного, которое он смог достать; и продолжал вопить, пока другой, такой же пьяный, как и он, не бросил в него бутылку и не сбил с ног. В этом хаосе были сотни детей, они кричали и плакали и не могли найти родителей. Я видел одну маленькую девочку с золотыми распущенными волосами, на которой загорелась одежда. Она бежала мимо меня, громко кричала, и кто-то вылил на нее стакан спиртного, которое вспыхнуло, и девочка занялась пламенем».

Власти были не в силах остановить мародерство, но им удалось справиться с всплеском поджогов, которые, кажется, неизбежно сопровождают любой большой пожар. Поджигатели активно трудились с вечера понедельника, когда пламя разгорелось на открытом месте в Линкольн-парке, до вечера среды, когда город начали патрулировать двести дополнительных полицейских, четыреста человек из регулярной полиции, шесть отрядов милиции из Иллинойса и четыре отряда регулярной армии Соединенных Штатов под общим руководством генерала Фила Шеридана, под управление которого попал Чикаго во время военного положения, продлившегося до 22 октября. Семь человек, участвовавших в поджогах, были убиты, а восьмой был забит до смерти толпой разъяренных жителей Четырнадцатой улицы и Четвертой авеню; тело его лежало на улице двадцать четыре часа, служа предупреждением другим, таким же, как он.

8

Пожар в Чикаго считается самым крупным пожаром XIX века; за двадцать четыре часа он унес жизни двухсот пятидесяти человек[11], опустошил территорию размером три с половиной квадратные мили, оставил без крова 98 500 человек и разрушил 17 450 зданий с частным имуществом стоимостью примерно 200 миллионов долларов. Сотни книг, газет, статей в журналах, стихов, докладов и пьес было написано об этой катастрофе; ни одна коллекция стереофотографий не считалась полной без видов Чикаго до и после пожара, и еще в начале XX века лекции с этими слайдами привлекали любопытные толпы. Катастрофа послужила темой для бесчисленного множества церковных служб, и некоторые священники заявляли, что Бог разрушил город в наказание за его грехи; священник Гренвил Муди из Цинциннати был убежден, что это бедствие постигло Чикаго, потому что не был принят закон о закрытии салунов в воскресенье. По его словам, это была «кара небесная городу, который проявил столь глубокую преданность Золотому Тельцу».

Но ничего из сказанного и написанного не прояснило тайну возникновения пожара. Один из вариантов гласит, что миссис О'Лири пошла в сарай, чтобы подоить одну из своих коров, и корова опрокинула керосиновую лампу, – эта история появилась на свет после того, как среди руин нашли разбитую лампу. Но и О'Лири, и его жена заявили в своих письменных показаниях, что ни один член их семьи не входил в сарай после наступления ночи и весь вечер в их доме не было ни одной зажженной лампы. Другая история гласит, что Патрик Маклафлин или его жена пошли в сарай, чтобы взять молока для блюда из устриц; у них была вечеринка, в честь прибытия кузины миссис Маклафлин из Ирландии. Но и те клялись, что никто не покидал комнаты, кроме одного молодого человека, который ходил за пивом. «Клянусь перед Богом, – уверяла миссис Маклафлин, – что никто не ходил ни за каким молоком». Третья версия возникновения пожара гласила, что несколько мальчишек курили трубки и папиросы на сеновале. Позже Большой Джим О'Лири подтвердил эту версию. Но при этом настаивал на том, что не знал ни одного из этих мальчишек и сам не был в их числе.