Счастливый Кит. Повесть о Сергее Степняке-Кравчинском - Магдалина Зиновьевна Дальцева
Протяжный звук колокола заглушил его речь. И повторился еще и еще. Скудный, нищий звук... Что это? Отпевают Веймара? Викторию Гуковскую? Жалкий, жестяной звук, как будто деревенский сторож бьет в колотушку... Он замолчал.
Пиз тихо сказал:
— Звонят к вечерней службе в портовой церквушке. Отдохните. Вы устали.
— Нет, я буду продолжать.
Он будто очнулся. Снова увидел полутемный зал, строгие, неподвижные лица. Только сейчас заметил, что во втором ряду сидит бледный мальчик, лет тринадцати, но и он не шевельнулся. Никто не поднялся, не поспешил к вечерне. Значит, можно говорить.
— Невежественные люди решают судьбу человека. Какой-то студент был выслан за хранение запрещенных книг. Вернее сказать, одной книги. Это была «История Франции». Вы спросите почему? Да потому, что там была глава о Великой французской революции. Для жандарма слово «революция», что красная тряпка для быка.
А самое удивительное, самое непонятное для всякого здравомыслящего человека, это то, что административная ссылка считается не наказанием, а предупредительной мерой. Если подсчитать, сколько гибло людей в этапных перегонах в пятидесятиградусные морозы, сколько заболевало тифом, цингой, туберкулезом, сколько умирало на грязных тюфяках в тюремных больницах, где не положено иметь ни белья, ни одеял, то приходится думать, что наказанием наше правительство считает только виселицу. Все остальные способы уничтожения живых людей всего лишь предупредительные меры...
Он не узнавал себя. Откуда это нахлынувшее волнение? Надо бы успокоиться. Говорить покороче.
Пиз сказал вполголоса:
— Выпейте воды. Вам жарко?
Ах, пустяки какие! Он послушно глотнул из стакана, вытер платком лоб, вынул из кармана несколько листков, вырванных из журнала, и снова стал говорить:
— Тут спрашивали меня об оппозиции. Я имею в виду оппозицию легальную, ту, которая может выражать открыто свое несогласие с правительством. Однако чудовищная несправедливость и бессмысленность системы настолько очевидны, что иногда наиболее дальновидные чиновники решаются поднять голос против узаконенной жестокой и нелепой рутины. Так однажды поступил архангельский губернатор, генерал-майор Николай Баранов. Он решился высказать свое мнение министру внутренних дел. По счастливой случайности, а вернее, по недосмотру, доклад его был напечатан в журнале с ничтожным тиражом. В «Юридическом вестнике». Несколько лет назад мне прислали эту вырезку из России. Вот о чем говорил губернатор министру:
«Из опыта прошлых лет и из моих личных наблюдений я пришел к заключению, что административная ссылка по политическим мотивам скорее портит, чем исправляет характер... Переход от достаточной жизни к нищете, от общества к полному его отсутствию, от деятельности к вынужденной праздности ведет к тем печальным последствиям, что... ссыльные сходят с ума, покушаются на самоубийства и совершают их. Это — прямой результат тех ненормальных условий, в которые ставит образованного человека ссылка.
Не было еще ни одного случая, чтобы человек, основательно заподозренный в политической неблагонадежности и высланный административно, возвратился из ссылки примиренным, раскаявшимся и стал бы верным слугою престола и полезным членом общества. С другой стороны, очень нередки случаи, когда человек, сосланный по недоразумению, по административной ошибке, именно тут, в ссылке, делается неблагонадежным, отчасти вследствие сношений с истинными врагами правительства, отчасти из личного раздражения.
Если человек уже заражен противоправительственными идеями, все условия его ссыльной жизни стремятся усилить такое настроение и развить в нем более опасные стороны характера, обратить его из теоретического в практического, а значит, и наиболее опасного врага порядка. Если же он не заражен ими, эти условия в высшей степени благоприятствуют заражению и, таким образом, во всех случаях приводят к результатам, прямо противоположным тем, которых правительство ожидало от административной ссылки.
Как бы урегулирована и ограничена ни была административная ссылка, она обязательно вызовет в умах сосланных представление о бесконтрольном произволе; этого одного достаточно, чтобы помешать возвращению их на истинный путь».
Доклад остался без последствий. А ведь архангельского губернатора ничуть не беспокоила нравственная сторона дела, гуманные соображения... Он говорил о пользе государства с точки зрения верноподданного слуги престола. Но бессмысленная, жестокая система оставалась глуха к доводам разума
Он передохнул и хотел говорить дальше, но с места поднялся здоровенный детина, тот, что сидел рядом с худеньким мальчиком, и громко спросил:
— Чем мы можем помочь русским?
Степняк взгреб пятерней густую шевелюру, исподлобья посмотрел на стоявшего:
— Пока я говорил с вами, мне вспомнились далекие времена. Давным-давно мне приходилось со своими друзьями ходить по деревням, рассказывать нашим крестьянам, что за свои права надо бороться. Я приводил в пример французов и вас, англичан, страны, где есть парламенты, где люди могут выбирать правительство или свергать его и хоть в какой-то мере защищать свои права. Все это показалось сказкой, небылицей нашим крестьянам. Мне кажется, судя по некоторым вашим вопросам, что для вас так же непостижимо, что в Европе есть страна, населенная совершенно бесправным, полностью порабощенным народом. Огромная. Стомиллионная... Что вы можете сделать для нас? Протестовать, негодовать, оказывая этим давление на свое правительство. Оно, в свою очередь, будет вынуждать русское самодержавие идти на какие-то реформы. Общественное мнение — это капля, которая камень точит. И еще мне хотелось бы, чтобы вы знали: когда английская реакционная пресса изображает русских нигилистов извергами, — это ложь. Для них невозможна легальная борьба, они доведены до отчаяния, выход один — террор. Они чистые, бескорыстные люди. Им не надо для себя ничего. Ни власти, ни богатства. Они хотят улучшить существование тружеников и ради этого жертвуют свободой и жизнью.
На улицу он вышел невеселый. Не радовали похвалы Пиза, восторги Морриса, аплодисменты докеров. Что может измениться в России от его горячих призывов к английскому общественному мнению? Муравьиная работа.
Было темно. Безлунное небо усыпано звездами. Закинешь голову, и величественное бесстрастие вселенной на минуту успокоит, погрузит в дремотное оцепенение. А откуда-то из переулков тянет вонью выгребных ям. Портовые закоулки. Из ближнего кабака — протяжные звуки шотландской волынки. Уныние, нищета... С реки доносится бешеное пыхтение землечерпалки.
Кто-то потянул его за рукав. Он обернулся. Худенький веснушчатый подросток, которого он заметил во втором ряду, смотрел на него снизу вверх:
— Извините, сэр.
