Элина Быстрицкая - Встречи под звездой надежды

Я никак не могла вначале понять, как это ведра с водой можно нести «бедрами», если они на коромысле. А баба Уля давала мне «режиссерские» указания:

— Ты понимаешь, энту воду надо не просто таскать, а чтобы Гришке пондравилось…

Кадры из фильма, в которых я на коромысле несу два ведра воды, впоследствии обошли всю мировую прессу.

Для бабы Ули и Аксинья, и Григорий были вполне реальными людьми. И она знала, что советовала: когда была молодой, носила воду так, чтобы завлечь приглянувшегося казака.

Наконец после многих попыток она довольно произнесла:

— Вот, поняла наконец, как нести энту воду так, чтобы казаки на тебя пялились, глаза ломали.

Для меня это была очень высокая похвала. А баба Уля уже требовала:

— Покажи свои руки…

И недовольно покачивала головой, рассматривая ухоженные пальчики горожанки.

Трудно даже представить, сколько я в те дни перестирала, перечистила, перемыла! Мне надо было во что бы то ни стало стать казачкой — женщиной, которая имеет дело с землей, водой, которую обвевают ветры и обжигает солнце и которая много и тяжело работает, оставаясь любимой и желанной.

Я плясала с казаками, пела с ними и в конце концов вписалась в их круг, как вписываются в пейзаж.

В те годы я была тоненькой, гибкой девушкой — все актрисы следят за фигурой. Тщательно «блюла» фигуру и я — то нельзя есть, это нельзя… Но Аксинья была совершенно иной — сильная, зрелая женщина, стать которой формировала не диета, а работа, очень подвижный образ жизни, степные просторы, ее окружение, в котором ценились бесстрашные, сильные люди. Казачки — это жены, подруги, возлюбленные прирожденных воинов, и «барышни» на Дону были не в цене. Они конечно же не могли носить воду «бедрами»…

Женщины терпят мучения, пытаясь похудеть. А для меня сверхзадачей стало набрать вес, поправиться. И не просто добавить килограммы, а изменить фигуру, но так, чтобы ее не испортить, не обезобразить. И я стала в безмерном количестве поглощать сметану, мед, орехи, другие высококалорийные продукты. Обязательными были зарядка, гимнастика — нельзя позволить себе стать рыхлой, сдобной. Через относительно короткое время я «добавила» пятнадцать килограммов.

В это трудно поверить, но это так. Я готова была на любые мучения, лишь бы не сойти с роли, стать если не Аксиньей, то хотя бы ее правдивым подобием. А для этого надо было быть казачкой…

Когда начались съемки, выяснилось, что я панически боюсь лошадей, не могу заставить себя сесть в седло. С. А. Герасимов и так и сяк убеждал меня, потом пригласил трех казачек из соседних станиц дублершами. Такого умения я не выдержала. Посмотрела, как лихо они гарцуют, села в седло, и лошадь пошла рысью. В седле я удержалась. Главное — преодолеть страх, я всегда это знала!

Я и раньше, до съемок, была немного знакома с казаками. Во время войны наш госпиталь находился не меньше месяца в станице Обливской. Я уже тогда поняла разницу между крестьянками и казачками. Это удивительно гордые, свободолюбивые женщины. Редкостью для того времени было то, что они все без исключения владели грамотой. Жили мы в доме, крытом железом. Это уже не курень, а именно дом. Его хозяйка, как только начинался обстрел, бежала в комнаты, хватала перину, залезала под кровать и этой периной укрывалась. Помню, я пыталась ей объяснить, что лучше уходить на улицу, ложиться на землю. Она меня не понимала, так как считала, что родной дом ее охранит и обережет. И она оказалась права — ее не зацепил ни один осколок. Но это к слову. А всерьез — я видела, как она управляется с хозяйством. Она была учительницей в станице. Я и сейчас помню ее замечательные черные глаза, разворот плеч — сильная, красивая женщина. И теперь я старалась ей подражать: как это важно — иметь перед собой конкретный образ!

Пока шли пробы, на хуторе Диченском построили декорации: курени Мелеховых, Астаховых, лавку Мохова, дом Листницких и другие. На Диченском, кстати, снималась и первая экранизация «Тихого Дона» в 1928 году. Эту станицу выбрали потому, что сюда можно было подвезти по железной дороге технику, декорации, словом, большое и сложное хозяйство, которое требуется для съемок фильма.

Курени и дома построили заранее, их поливали дожди, сушили ветры, коптило солнце, и вскоре, месяцев через шесть, они приобрели такой внешний вид, словно стояли здесь издавна.

Как только были утверждены исполнители главных ролей, подобраны актеры на другие роли, начались съемки. Первый съемочный день был будничным и деловитым, но у всех в душе царило приподнятое праздничное настроение. И хотя актеры — народ эмоциональный, все его старались сдерживать, ибо понимали, как многое зависит от начала. Я же больше всего боялась выглядеть испуганной или растерянной. У меня был опыт съемок в предыдущих фильмах, но я приступала к огромной, масштабной работе, понимая, что такой шанс выпадает далеко не каждой актрисе. Внешне я выглядела, наверное, спокойной, но что у меня творилось в душе!

Многие представляют, что фильмы снимаются сцена за сценой в определенной последовательности, продиктованной сценарием. На самом деле все выглядит иначе: снимаются те фрагменты картины, которые выберет режиссер. А его выбор зависит от готовности актеров, декораций, техники, света, места съемок, наконец, от его настроенности на определенный сюжет — словом, от множества объективных и субъективных условий, которые порою даже трудно объяснимы: так решил режиссер, и этим все сказано.

Элина Донская

Съемки начались на киностудии, в павильоне. Объект — «Курень Астаховых». Снимали сцену возвращения Степана Астахова из летних лагерей: он уже знал, что Аксинья ему изменяет с Григорием Мелеховым. Приехала к Андрею Томилину в лагерь жена и выложила все станичные новости. Томилин отозвал Степана в сторону:

«— Баба моя приезжала… Ноне уехала.

— А…

— Про твою жененку по хутору толкуют…

— Что?..

— Гутарют недобро.

— Ну?

— С Гришкой Мелеховым спуталась… В открытую».

Так у Шолохова выписаны пока еще тихие раскаты надвигающейся грозы. Перед съемкой я читала и перечитывала то, что мне предстояло сыграть в первый день. Душой и сердцем пыталась понять, что чувствовала моя героиня.

«Степан стал на пороге, исхудавший и чужой.

Аксинья, вихляясь всем своим крупным, полным телом, пошла навстречу.

— Бей! — протяжно сказала она и стала боком.

— Ну, Аксинья…

— Не таюсь, грех на мне. Бей, Степан!»

Пока Степан размышлял, лежал на кровати, теребя темляк шашки, хлебал молоко, медленно жевал хлеб, Аксинья смотрела на него «с жарким ужасом». Мне надо было сыграть эту сцену и еще вот что: «Страшный удар в голову вырвал из-под ног землю, кинул Аксинью к порогу. Она стукнулась о притолоку спиной, глухо ахнула.