Лада Исупова - Мастер-класс

В конце урока, уже мысленно разругавшись с педагоги-ней, подхожу с мрачной догадкой:

– Скажите, пожалуйста, а из Австралии вам высланы ноты и запись или только запись?

– Конечно запись, а зачем вам ноты, если есть запись?! Там хороший темп. Как только получу – тут же вам принесу запись, там все понятно!

Наяда

Как у российских артистов в декабре – «елки», так у здешних педагогов и концертмейстеров летом – «балетные лагеря». На такие сезоны любят приглашать преподавателей издалека, причем наши едут в Тьмутаракань, а тьмутараканьские, соответственно, к нам (нет пророка в своем отечестве). Большая удача пригласить кого-нибудь из известных театров. Однажды и нашей школе повезло – на две недели заполучили девушек из Национального Балета Майами и Нью-Йорк-сити Балета.

Первая оказалась – прехорошенькая, даже красавица, возраст непонятен, молоденькая (обычно балерины выглядят старше, поэтому точно сказать трудно), типаж любимый баланчинский – удлиненные руки-ноги, высокая, жесты – глаз не оторвать – русалочьи замедленные движения, кошачья грация, выразительный профиль с выступающим подбородком, ресницы до бровей, копна роскошных волос до талии. Я тут же мысленно назвала ее Наядой.

А вот голос ее описать трудно, я думала, такого не бывает: помните, в старых американских мультфильмах и комедиях женский высокий-высокий голос в нос, таким еще мышей озвучивают? Вот такой. Не знаю, что имела в виду Природа, когда создавала эту Наяду, – предназначала ли ее для немого кино или для озвучивания диснеевских мультфильмов, и там и там, думаю, был бы успех, но если одновременно и слушать, и смотреть, то это непростое испытание для зрителя, к тому же, когда она что-то объясняет или хвалит кого-то, что происходит безостановочно, то фраза в конце взвивается вверх и рассыпается смехом – звонким колокольчиком. Поэтому через полчаса звуковой атаки я занервничала, хотя, конечно, если бы только в этом было дело, то и писать не стоило бы – ну мало ли у кого какой голос, был бы человек хороший, как говорится, драма тут в другом.

Перед первым уроком она подошла ко мне и сказала, что с живым концертмейстером никогда раньше не работала, поэтому могут быть какие-то нестыковочки, и, если мне что-то будет непонятно – темпы, незнакомые движения – пожалуйста, спрашивайте, объясню еще раз, на что я ответила, что я, напротив, вполне привыкла работать с живыми хореографами, поэтому нестыковочек не будет. Мне часто приходилось играть педагогам, которые работали только под под диск, таких сразу видно, но эта превзошла всех.

Темпы – невнятны. Да и зачем, собственно? При диске педагог отвыкает диктовать темп и в итоге перестает чувствовать темповые нюансы. И это не всегда вина педагога – просто, чтобы подобрать нужную запись под поставленные задачи, ему приходится долго готовиться перед каждым уроком, перебирая тонны дисков, что отнимает время, да и на уроке постоянно менять диски и обременительно, и снижает темп урока. В итоге, помыкавшись, опытные педагоги привыкают подгонять движения под один диск, а неопытные обретают непоколебимую уверенность, что темпы все одинаковые и нечего заморачиваться: тандю, оно и в Африке тандю. Поэтому, работая с такими педагогами, приходится опираться на собственный опыт и подгонять темп самой.

Еще одной характерной чертой «искусственников» является то, что они влегкую могут закончить свое упражнение посередине фразы или где угодно, потому что диск не ворчит и не строит страдальческие гримасы, он все стерпит. А если при играющем концертмейстере начнешь заканчивать комбинацию супротив музыкальной логики, то рано или поздно почувствуешь флюиды ненависти и раздражения, мощной волной пульсирующие со стороны рояля, вот волей-неволей и начнешь просчитывать. К тому же редко кому придет в голову давать новое упражнение, пока пианист еще не закончил играть предыдущее, а за диском не набегаешься, поэтому педагог останавливает где угодно, да и по классу, особенно по окончаниям упражнений – размазанным или чаще отсутствующим, всегда видно, подо что они воспитаны – под живую музыку или под консервированную.

Окончить упражнение Наяда могла где угодно, впрочем, с кем не бывает, но если с моим педагогом изредка такое случится, он всенепременно отметится-извинится взглядом или жестом, мол, «извините, спорол-с», и сразу понятно – имеешь дело с грамотным человеком, и не ошибся он вовсе, а отвлекся, мало ли, а эта барышня с настойчивой регулярностью заканчивала на совершенно любой доле – на второй, на пятой, на какой угодно. Это как обухом по голове. Ну на любой уже понять могу, но на предпоследней?! Неужели не слышно?! Секунду нельзя подождать до конца фразы? Я чувствовала себя как побитая, с трудом сдерживая раздражение. За час, так и не поняв логику ее заканчиваний, я просто ждала команды, что «всё». Причем после ее внезапных «всё», сопровождаемых ласковой улыбкой, я еще из вежливости выдавала какое-нибудь завершение: трынц-трынц или ти-ти-бум, но иногда она тут же начинала говорить! Чувствую, что терпение мое скоро лопнет, буду просто резко отдергивать руки от клавиатуры, может, хоть тогда до человека дойдет, что что-то не так? Сразу было неудобно, все-таки она первый раз, не хотелось позорить.

Печальная ирония судьбы в том, что на немузыкальных педагогов бессмысленно сердиться – они такое делают не по неаккуратности и не по злобе, они действительно не слышат. Это как ругаться на слепого: «Ты что, не видел яму на дороге?!» Конечно, не видел, иначе бы обошел. Поэтому часто педагоги искренне начинают злиться на недовольного или «неудобного» пианиста. Вы спросите: «А что, научить нельзя?» Натаскать можно, приучить обращаться аккуратнее с музыкой – можно, развить заложенные способности – можно, но вы можете несколько лет биться с ученицей, прививая ей музыкальность исполнения, а однажды придет другая, никогда не занимавшаяся музыкой, и сделает все идеально. И объяснить вам, «почему» она делает именно так, – не сможет, потому что не понимает, как можно иначе.

Временами Наяда пыталась мягко объяснять что-то про акценты в батманах, но сама давала такие запутанные комбинации, что было непонятно что где, я просто перестала смотреть на ее показ и сидела, тяжело глядя в пол, стараясь отключиться от тембра ее голоса. После одного пространного разъяснения она вдруг неожиданно развернулась ко мне и ласково пропищала:

– Правильно ли я говорю, не путаю музыкальные термины?

Я оторопела, потому что давно не слушала ее бред и понятия не имела, о чем речь. Пришлось кивнуть, мол, правильно, все равно там уже ничего не испортишь и не поправишь, пусть журчит. Была она вся нежная-нежная, на вздохах и ахах, соткана из восхищений, чистый эфир. Как сделает какой-нибудь глубокий томный наклон с пор де бра – всё, думаю, уже не встанет. Глядя на это, пыталась себе представить, каким будет ее адажио [5] ?