Я закрыл КПСС - Евгений Вадимович Савостьянов
Позднее, когда множились безвозвратные расставания с близкими людьми, да и самому приходилось приближаться к краю, понял: внезапная смерть — благо для человека и страшное горе для его близких. Они застигнуты врасплох, растеряны, не понимают реальности произошедшего, не понимают, что делать, как быть дальше. И, наоборот, долгое угасание — часто невыносимая тяжесть для человека, но его смерть воспринимается близкими как нечто естественное, к ней они готовы, все взвесили и рассчитали…
На том же совещании в МДМ выяснился еще один факт: Михаил Сергеевич Горбачёв хотел бы попрощаться с Андреем Дмитриевичем, но не в общедоступных местах, в ФИАНе и МДМ. Посему предлагается по дороге из ФИАНа в Московский дворец молодежи завезти гроб ненадолго в здание Верховного совета для прощания обрадованной номенклатуры с главным политическим оппонентом. Ничего себе!
Наши встали стеной. Такому «по улице слона водили, как видно, напоказ», такому унижению памяти — не бывать. Вставил свое лыко в строку и я: «Что уж там, может быть сразу в Кремль, в кабинет генсека для удобства завезти?! Нельзя превращать похороны великого человека в фарс. Нет, пусть все к нему идут, а не он к ним». В конце концов, нашли компромисс: гроб с телом привезут из ФИАНа в то самое старое здание Президиума АН СССР на Ленинском проспекте, митинг у которого год назад (всего год!) дал начало нашему движению. Туда приедут члены Политбюро ЦК КПСС и прочие, чтобы «отдать последний долг».
Говорят, при прощании в Президиуме АН СССР на вопрос Горбачёва: «Что я могу для вас сделать?» Елена Георгиевна ответила: «Освободите всех политических заключенных».
В суете и хлопотах день пролетел незаметно.
На следующий день в МДМ тек людской поток. Сменялись почетные караулы, приезжали делегации, журналисты, работало телевидение.
На второй день неплохая с утра погода к началу траурного шествия испортилась совершенно. При нулевой температуре пошел мокрый снег с дождем. Нести гроб на руках, как планировалось, не получилось: дорога покрыта льдом, мог случиться конфуз. Так что шли за катафалком. Долгий путь, траурный митинг. Десятки тысяч людей шли — в полной тишине, под дождем и мокрым снегом. Еще больше приехал в Лужники. Понимали: кончается эпоха, и эта смерть драматически повлияет на будущее страны.
Уход Андрея Дмитриевича из жизни и по своей остроте, и по отдаленным последствиям стал пусть и не катастрофой, но большим несчастьем для тех, кто его окружал, да и для всего народа (пусть очень многие этого не понимали тогда и не понимают сейчас). Смерть Сахарова означала радикальное изменение баланса двух политических направлений революции — либерального и бюрократического (его сторонники еще любят называть себя «государственниками») — в пользу последних. В по-настоящему прогрессивном, либеральном антибюрократическом направлении революции лидеры остались (Афанасьев, Попов, Собчак) — иконы не стало. Потеря Сахарова, как вскоре выяснилось, означала и потерю возможности самоорганизации этих сил.
Нетрудно было догадаться, что Ельцин в силу своего общественно-политического генезиса станет все больше опираться на поддержку госаппарата в центре и на местах, игнорируя тех, кто помог ему прийти к власти. Что выстраивание вертикали власти закрепится еще одной особенностью нашей политической жизни — строительством автократии.
Так и случилось: не прошло и десяти лет, как верх взяла адаптированная к новым условиям бюрократия, нацеленная на подчинение общества государству. Более того, появились существенные признаки превращения автократии в тоталитаризм: цензура, нарастающая регламентация всего и вся: «Что не разрешено — то не позволено».
Вспоминал немногочисленные беседы с Андреем Дмитриевичем. Последняя — месяц назад, когда я помогал организовать его встречу с участниками Всесоюзного студенческого форума (его проводили в МГУ по инициативе Григория Казанкова) и сам в ней участвовал. А. Д. только что подготовил свой вариант новой Конституции СССР (как «мягкой» федерации), рассказывал об этом проекте, о работе МДГ, съезда, сути текущего политического момента — быть или не быть власти компартии. Об условной поддержке Горбачёва, о надвигающейся экономической катастрофе, о необходимости срочного внедрения рыночных отношений в экономике. Ну и традиционно — о пути в науке, о Бомбе (в меру дозволенного).
Помню восторг студентов от общения с настоящим гением и свое ощущение, что, пожалуй, и его взгляды начинают отставать от бурно развивающихся процессов. Впрочем, может быть, он просто не считал своевременным говорить о необходимости полного демонтажа социализма и о неизбежности распада СССР, который тогда уже просматривался все яснее. Поговорить об этом после встречи не успели. И вообще — не успели.
В те дни не обошлось и без фарса. В Дом ученых к нам пожаловали два нежданных гостя, хорошо известных в московских политических кругах и имевших у нас твердую репутацию провокаторов: Владимир Жириновский и Владимир Воронин. Неприятная обязанность общаться с ними досталась мне.
Жириновский выпалил: «Мы предлагаем создать Союз Демократических Сил имени Сахарова». Опешив от такой наглости (с призывом создать такой союз на траурном митинге выступил Афанасьев. Ясно, что ни того, ни другого в качестве учредителей он не имел в виду), я сказал, что для использования имени Андрея Дмитриевича нужно для начала хотя бы получить согласие Елены Георгиевны Боннэр, чего уж точно не будет. А создавать какие угодно союзы они могут, но только без нас. С тем оба и удалились. Воронин все-таки создал летом такую карликовую партию, сразу утонувшую в дележе наличных денег. А Жириновский приватизировал наше «либерально-демократическое» название и создал национал-империалистическую партию ЛДПСС (Либерально-демократическая партия Советского Союза).
1989 год заканчивается
Тогда, на рубеже 89 и 90 годов, во всем мире происходили события, которые и сейчас, много лет спустя, поражают размахом. Зримым символом этих процессов стало разрушение Берлинской стены, которой Восточную Германию пытались закрыть от свободного мира. К чертовой матери полетели мрачные коммунистические диктатуры Гусака в Чехословакии и Кадара в Венгрии, Хонеккера в ГДР и Живкова в Болгарии. В Румынии Чаушеску, лютовавшего больше других и незадолго до того залившего кровью шахтерский городок Тимишоару, расстреляли вместе с женой Еленой.
Несмотря на масштаб, те события — все-таки производное от того, что происходило в нашей стране. Во многих случаях нечаянным инициатором этих переворотов был Горбачёв, ясно обозначивший свою (в первую очередь — свою личную!) позицию: СССР больше не будет силой навязывать социализм никому.
Мы в то время организовывали многочисленные митинги и демонстрации, постоянно подталкивая Горбачёва в сторону реформ, оказывая «давление улицы» на весьма консервативные Съезд народных депутатов СССР и Верховный Совет. Там ведь тон задавала и подстрекала «агрессивно-послушное большинство» реакционная компартийная верхушка во главе с секретарем ЦК Егором Лигачевым и председателем Верховного Совета Анатолием Лукьяновым.
А параллельно — занимались своими избирательными кампаниями. Учтите, что организационная деятельность,
