Первый космонавт - Сергей Александрович Борзенко
Шло время. Приближались дни группового полета Николаева и Поповича, а главный вопрос: быть или не быть Беляеву космонавтом, оставался открытым. И Гагарин, и все товарищи верили в него, а медицина сомневалась. Когда кости срослись и окрепли, когда многочисленные рентгеновские снимки подтвердили успех лечебного эксперимента, со стороны врачей-психологов стали раздаваться возражения — человек травмирован и не сможет прыгать с парашютом: забоится.
Больше всех верил в товарища Гагарин. Вместе с ним он отправился на парашютные прыжки. Вместе поднялись они на самолете. Был ветер и облака — все, как в тот несчастливый ненастный день. Но Гагарин не заметил на лице друга и тени сомнения и беспокойства, когда они вдвоем подошли к раскрытой двери самолета. Он положил руку на плечо Беляева, перетянутое парашютной лямкой, и скомандовал словно перворазнику:
— Пошел!
Все на редкость удалось в прыжке. И парашют раскрылся в заданные секунды, и приземление оказалось точным и мягким. Отныне Беляев вновь становился в первый ряд космонавтов. Вскоре его избрали секретарем партийной организации.
Но, пожалуй, еще большая дружба установилась у Гагарина с Леоновым. Может быть, потому, что они ровесники, в одно время кончили летные училища, одинаково полюбили русскую природу и русское искусство. Сдружилась с женой Леонова Светланой Павловной и жена Гагарина Валентина Ивановна. Они часто бывали в гостях друг у друга, семьями ездили на рыбалку, вместе ходили в театр. Гагарины хорошо знали и чудесных стариков — Архипа Алексеевича и Евдокию Минаевну Леоновых. Юрию приятно было смотреть на шахтерские руки отца Леонова с въевшейся в них угольной пылью, когда они ласково гладили головку внучки Виктории, родившейся в апреле 1961 года — через неделю после полета «Востока». Глубокое уважение у Гагариных вызвал орден Материнской славы, приколотый к кофточке Евдокии Минаевны, вскормившей девятерых детей.
И вся многочисленная семья Леоновых, все братья и сестры, и старики, и сам Алексей питали к Гагарину почти родственные чувства.
В дневнике Алексея Леонова есть немало задушевных страниц, посвященных Гагарину. Летом 1963 года он записывал:
«Вчера звонил Юра. Договорились выехать на катере сегодня. Я от него давно слышал о замечательных ходовых качествах судна. Юре его подарили в Дании. Подарил бывший летчик капитан Ботвед, который нынче является владельцем небольшой судостроительной верфи. Выехали на рассвете, в 7.30 были в Химкинском речном порту. Небольшая погрузка, и наш корабль пошел в плавание.
Я «устроился» старпомом, Света и Валя — матросами. Дела хватало всем. За первым мостом легли в дрейф и организовали первый завтрак.
Конечный пункт — огромный участок побережья Клязьминского водохранилища. У нас были водяные лыжи. Первый пошел за катамараном Юра. У него уже в этом имеется небольшой опыт.
У нас великолепное судно на шесть спальных мест с тентом и стосильным мотором. От Клязьминского водохранилища своим ходом пошли через шесть шлюзов на Московское море. Пять часов хода, и мы — у шестого шлюза. Перед началом шлюзования было немного времени, и я сделал эскиз этого интересного сооружения. Только к двенадцати часам ночи прошли все шлюзы.
На каждом шлюзе нам дарили от коллективов цветы. Катер был похож на клумбу. В два часа ночи остановились на базе в «Уходово».
* * *
Поднялись ночью. Полусонные сели на баркас, затарахтел мотор, и мы уже скользили по водной глади — холодно!
Небо со звездами и кругом глубокая чернота. На одном из островов пересели на лодки, и тут уж совсем тишина, только всплеск воды изредка нарушает ее, и не поймешь — весло ли это, или большая рыба…
Начало рассвета застало в заросшей лагуне. Над нами со свистом стали пролетать чирки, с шумом — кряквы. Юрия поставили на «бочку», я должен пойти на следующую. И вот тут-то началось! На полпути из-под лодки вылетела с шумом и брызгами крупная кряква, за ней — вторая. С первого выстрела попал в одну, по другой промазал. Гулким эхом разошлись выстрелы в хрустальной тишине, стало просто жаль ушедшей красоты.
Никогда не забуду этого утра — розовой дымки, багрового солнца над лесом и тумана, пластами и клочками зацепившегося за что только можно. И эти звуки — поднимающейся на крыло утки, плеск воды и эхо…
Трофеи были богатые: семь крякв, гоголь и четыре чирка.
* * *
Нам надоела «культурная» охота. Отошли от базы и пошли в неизвестном направлении. Даже егерю не сказали, куда идем. Подошли к одному острову и решили его сделать обитаемым. Юрий пришвартовался к наклоненному дереву. Разбили лагерь, начали готовить пищу.
Я отошел за валежником. И — чудо! На солнечной поляне, среди белогрудых берез стоят, как пеньки, белые грибы. Их столько, что сразу и не пересчитаешь. Каково было удивление Вали и Светы, да и кто бы не удивился! За пять минут набрали два ведра грибов — все на подбор: чистые, скрипучие.
Жизнь наша на «необитаемом» острове была безмятежной. Я и Юра заготавливали дичь, а наши «матросы» готовили пищу. Под конец им надоело возиться с пером, и они взбунтовались. Пришлось нам самим и стрелять, и готовить еду. Юрий все чаще начал осматривать катер, особенно во время приготовления обеда — ничего не скажешь — шкипер!
* * *
Мы идем домой! Как ни хорошо на природе, но и домой надо: нас ждет дочка Виточка, а Юрия Галя и Лена. Тишину утра нарушило тарахтенье двигателя, отдали швартовые, и катер весело побежал навстречу солнцу. Минут через тридцать хода температура двигателя поднялась выше допустимой — пришлось лечь в дрейф. Просмотрели все, начиная от зажигания и кончая дренажем. Так ничего и не нашли. Пришлось идти малым ходом. К обеду достигли только первого шлюза.
На самом входе нас догнал теплоход «Юрий Гагарин». Оттуда немедленно последовало приглашение нашему шкиперу подняться на палубу.
Набросив носовой, стал цеплять кормовой конец. Катер в это время отшвырнуло волной от стенки, и мне ничего не оставалось, как упасть в воду на глазах у хохочущего Юры и сотни любопытствующих пассажиров. В конце концов мы все же пришвартовались и благополучно дождались команды забрать на борт нашего шкипера…»
Много внимания и энергии уделил Гагарин подготовке к полету экипажа космического корабля «Восход-2». Значение этого полета, по определению Юрия Алексеевича, можно было приравнять к значению его собственного полета. На этот раз планировался выход человека из кабины корабля в открытый космос. Осуществить это
