Лиля Брик - Пристрастные рассказы
Я сижу в кафе и реву. Надо мной смеются продавщицы. Страшно думать, что вся моя жизнь дальше будет такою.
Я пишу только о себе, а не о тебе, мне страшно думать, что ты спокойна и что с каждой секундой ты дальше и дальше от меня и еще несколько их и я забыт совсем.
Если ты почувствуешь от этого письма что-нибудь кроме боли и отвращения, ответь ради Христа, ответь сейчас же, я бегу домой, я буду ждать. Если нет — страшное, страшное горе.
Целую. Твой весь.
Я.
Сейчас 10, если до 11 не ответишь, буду знать, ждать нечего.
Два месяца провел Маяковский в своей добровольной тюрьме. Он просидел два месяца добросовестно, ничего себе не прощая и ни в чем себя не обманывая. Ходил под моими окнами. Передавал через домработницу Аннушку письма, записки («записочную рябь») и рисуночки. Это было единственное, что он позволял себе, — несколько грустных или шутливых слов «на волю», но и в этом он как бы оправдывался. На книге «13 лет работы», которую он прислал мне тогда, надпись:
«Вы и писем не подпускаете близко,закатился головки диск.Это, Киска, не переписка,а всего только переписк».
Тогда же он прислал мне свою новую книгу «Лирика». Экземпляр этот пропал, но я запомнила надпись на нем:
«Прости меня, Лиленька, миленькая,за бедность словесного мирика,книга должна называться „Лилинька“.а называется „Лирика“».
Книга была плохо оформлена. Я написала об этом Маяковскому и в ответ получила записку:
«Целую Кисика: книжка не может быть паршивая, потому что на ней „Лиле“ и все твои вещи. Твой Щен».
Может быть, и эта книга найдется когда-нибудь, где-нибудь, как в Ленинской библиотеке, в отделе редких книг, нашлась поэма «Человек» с надписью:
«Автору стихов моих Лиленьке
Володя».Он присылал мне письма, записки, рисунки, цветы и птиц в клетках — таких же узников, как он. Большого клеста, который ел мясо, гадил, как лошадь, и прогрызал клетку за клеткой. Но я ухаживала за ними из суеверного чувства, что, если погибнет птица, случится что-нибудь плохое с Володей. Когда мы помирились, я раздарила всех этих птиц. Отец Осипа Максимовича пришел к нам в гости, очень удивился, что их нет, и спросил глубокомысленно: «В сущности говоря, где птички?» Владимир Владимирович процитировал его в «Мелкой философии»:
Годы чайки. Вылетят в ряд —и в воду — брюшко рыбешкой пичкать.Скрылись чайки. В сущности говоря,где птички?
Он присылал мне письма, записки, рисунки и писал поэму про всё это — поэму о любви, о быте, — о том, о чем он приказал себе думать два месяца.
Впереди была цель — кончить поэму, встретиться, жить вместе по-новому. Он писал день и ночь, писал болью, разлукой, острым отвращением к обывательщине, к «Острову мертвых» в декадентской рамочке, к благодушному чаепитию, к себе, как тогда казалось, погрязшему во всем этом, и к таким же своим «партнерам» и «собутыльникам».
Иногда, не в силах удержаться, Володя звонил мне по телефону, и я как-то сказала ему, чтобы он писал мне, когда очень нужно.
Лиличка. Мне все кажется, что ты передумала меня видеть, только сказать этого как-то не решаешься: — жалко.
Прав ли я?
Если не хочешь — напиши сейчас, если ты это мне скажешь 28-го (не увидев меня), я этого не переживу. Ты совсем не должна меня любить, но ты скажи мне об этом сама, прошу. Конечно, ты меня не любишь, но ты мне скажи это немного ласково. Иногда мне кажется, что мне придумана такая казнь — послать меня к черту 28-го.
Детик, ответь (это как раз «очень нужно»). Я подожду внизу. Никогда, никогда в жизни я больше не буду таким. И нельзя. Детик, если черкнешь, я уже до поезда успокоюсь. Только напиши — верно, правду!
Целую Твой Щен. 1916 Слева направо: Л. Гринкруг, Эльза, Т. Беглярова, Елена Юльевна Каган, Л. Ю. 1918 Сидят: В. Маяковский, А. Крамфуз, А. Дорийская, О. Брик; стоят: Л. Брик, Л. Гринкруг и домработница Поля. Москва, 1919На курорте Нордерней. Германия, 1918 В Сальсомаджоре. Италия, 1925 С В. Маяковским, Б. Пастернаком и С. Эйзенштейном на встрече с японским писателем Найто Тамидзи в ВОКС'е. 1924 В Крыму. 1925 Л. Брик и В. Маяковский в Водопьяном переулке. 1924 Комната Маяковского в Гендриковом переулке Лиля за чтением корректуры и Булька. Фото О. БрикаГендриков переулок. Конец 1920-х. Фото О. Брика Конец 1920-х. Фото О. Брика Фотомонтаж А. Родченко. 1924Берлин, 1932–1933. Все берлинские фотографии 1932–1933 гг. сделаны В. Примаковым В Спасопесковском. 1930-е С Я. Магалифом, сотрудником Берлинского полпредства. Берлин, 1932 С режиссером Л. Кулешовым Л. Ю. и О. М. Брики. Дача под Ленинградом. 1935 Л. Ю., О. М. Брик, В. А. Катанян в квартире в Спасопесковском переулке. Конец 1930-х Эльза Триоле и Луи Арагон у себя дома. 1946 Л. Ю. и В. А. Катанян в Дубултах, Рижское взморье. 1946Мы условились поехать вместе в Ленинград.
Когда мы познакомились, Маяковскому нравилось, что вокруг меня толпятся поклонники. Помню, он сказал: «Боже, как я люблю, когда ревнуют, страдают, мучаются».
Сам он всю жизнь не только не старался преодолеть в себе эти чувства, но как бы нарочно поддавался им, искал их. С особенной силой они вспыхнули теперь, когда он был от меня оторван.
Милый, дорогой Лилёк.
Посылая тебе письмо, я знал сегодня, что ты не ответишь. Ося видит, я не писал. Письмо это — оно лежит в столе. Ты не ответишь потому, что я уже заменен, что я уже не существую для тебя. Я не вымогаю, но, Детка, ты же можешь сделать двумя строчками то, чтоб мне не было лишней боли. Боль чересчур! Не скупись, даже после этих строчек — у меня остаются пути мучиться. Строчка не ты! Но ведь лишней боли не надо, детик. Если порю ревнивую глупость — черкни — ну, пожалуйста. Если это верно, — молчи. Только не говори неправду — ради бога.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
