Олег Дивов - Оружие Возмездия

Я свою хабэшку, скромную, с одним лишь комсомольским значком, слегка расстегнул. Показался свитер, который мне одолжил, скорее даже навязал, чтобы я не простудился, связист Генка Шнейдер. Казарма сглотнула еще раз.

По телевизору показывали какую-то муть.

– Спать буду, – решил Косяк, и полез под одеяло.

– Спокойной ночи… Местный.

– Заткнись, а то сглазишь, – буркнул Косяк.

Интересно, подумал я, что ему обещал Афанасьев. Майор любил держать человека в подвешенном состоянии, не говоря ни «да», ни «нет». С другой стороны, не зверь же Афоня. Раз уж взял Косяка водителем, то помучает его до последнего дня учений, а потом скажет – ладно, товарищ сержант, поехали к тебе в гости…

Я достал сигарету и сунул ее в рот. Достал зажигалку. Без умысла, это не было демонстрацией. Казарма едва не застонала.

– А где тут курят? – спросил я.

В туалете меня нашел земляк, солдат-дед, самую малость расхристанный. Тут все были такие, с небольшими отступлениями от уставной нормы, но без фанатизма – ремень чуть распущен, сапоги чуть смяты, поперек спины заглажена полоска-«годичка»… Видели бы они, как у нас по казарме деды разгуливают, кто в тельняшке, кто в больничном халате, некоторые в кроссовках, и все в шерстяных носках. Уж молчу про сержанта Шуру Андрецова и его желтые трусы до колен.

– Как у вас там? – спросил земляк.

Я провел ребром ладони по горлу.

– Да ладно, – не поверил дед, – ты ведь даже еще не черпак, а уже вшивник носишь. У нас если офицеры вшивник спалят, три шкуры спустят.

– У нас офицерам на все плевать. И на это, – я снова провел по горлу, – тоже. Каждый выкручивается как может.

Тут в туалет зашел прапорщик.

– Добрый вечер, товарищ прапорщик, – машинально сказал я.

– Э-э… Добрый вечер. А вы откуда, молодой человек?

– Бригада Большой Мощности, Белая Церковь. Приехали на КШУ. Переночуем у вас – и завтра на полигон.

– А-а, знаю, – сказал прапорщик и обернулся к деду. Тот был бледен и прятал сигарету за спину. Меня это удивило. Наверное у них с прапорщиком давний конфликт, решил я.

В то, что случилось затем, я не сразу поверил.

Прапорщик сильно ударил деда кулаком в грудь. Тот едва не упал задом в сортирное «очко», но успел схватиться за загородку.

Он даже не пытался закрыться от удара, отпрыгнуть, повернуться боком, наконец, чтобы кулак пришел в плечо. Он принял наказание совершенно безропотно, в грудину. У нас так деды били салабонов: молодой не должен защищаться. Я защищался всегда. Не мог иначе. Это не нравилось старшим. Из меня вышла плохая боксерская груша.

А здесь вот так, как грушу, били деда.

– Зачем ты тут куришь? – ласково спросил деда прапорщик. – И сам нарушаешь, и гостям подаешь дурной пример.

И оглянулся в мою сторону.

– Виноват, товарищ прапорщик, – сказал я. – У нас разрешено курить в туалетах зимой.

Это была чистая правда. Хотя помимо разрешенных мест, в ББМ курили практически везде: в умывальниках, сушилках, канцеляриях, каптерках и за пультом дежурного. В любое время года. Да и в расположениях дымили, бросая окурки на пол: молодые подберут.

– А у нас в туалетах не курят, – сказал прапорщик и ушел.

Дед выкарабкался из загородки, швырнул бычок в «очко», потер ушибленную грудь и спросил:

– Видал? То-то.

Общаться со мной дальше он не захотел. Кажется, окончательно его убило то, как я с прапорщиком разговаривал – свободно, по-граждански. Несчастный дед решил, что настоящая служба прошла мимо него.

Батарея тихо встала на вечернюю поверку, тихо умылась на ночь и тихо расползлась по казарме. Все здесь было как-то вполголоса. И дедовщина в том числе. Она в батарее ой как присутствовала, мне не надо было видеть ее признаков – которых хватало, – я чуял ее запах. Затхлый душок спокойной деловитой дедовщины, когда принуждение вершится без лишних истерик и драк, просто одни покорно выполняют всю работу, а другие прилагают огромные усилия, чтобы не делать ничего.

Черпаки и деды лениво укладывались. Я присмотрелся: свитеров и «олимпиек» здесь действительно не носили, и белье было строго уставное.

По телевизору шел молдавский фильм с непроизносимым названием «Лачафаруэл». Или «Лачафэрул». Кино о нелегкой судьбе человека искусства в кастовом обществе – ну прямо про меня. Под него я и заснул.

Утром после подъема, когда молодые суетились, а заслуженные дрыхли – на зарядку батарея почему-то не пошла, – от дверей раздался дикий вопль:

– Дежурный по батарее – на выход!!!

Старшие призывы как метлой вымело из постелей. Мы с Косяком на всякий случай сели в кроватях, чтобы было видно, кто чужой на этом празднике жизни.

В расположение вошел немолодой подполковник. И сразу уставился на нас.

– А это что за ребята такие… Полосатые? – удивился он.

Ему объяснили. Подполковник моментально потерял к нам интерес и повернулся спиной.

– А вы, негодяи – бегом на зарядку.

Негодяи убежали. Мы с Косяком снова легли, но спать уже не хотелось. Тогда мы пошли умываться, чтобы потом не мешать.

– Смешно тут, – сказал Косяк.

– Вчера прапорщик ударил деда за курение в туалете. Фанеру ему пробил. Едва в очко не вколотил. Я чуть не помер.

– Не смешно, – передумал Косяк. – Ну и порядочки.

– А может, просто мы у себя расслабились?

– Так у нас же ББМ! – отрезал Косяк так уверенно, будто это все объясняло.

Это действительно все объясняло.

Вернулась батарея, взмокшая и несчастная. Быстро умылась-почистилась, пересчиталась и двинулась на завтрак. Мы пристроились в хвосте.

Наша белоцерковская столовая давно перешла на раздачу с подносами, а тут все оказалось по старинке – во главе стола бачок, чайник, кружки, стопка тарелок. Нахлынули воспоминания о том, как было голодно, холодно, одиноко и страшно первые дни в армии. Я огляделся в поисках «пушечного мяса». Точно, вот оно! На столе красовалась глубокая миска, заполненая жидкостью цвета разбавленного солидола. В жидкости плавал кусок мертвенно-бледного сала с синюшной волосатой корочкой.

Не хватало еще сморщенных зеленых помидоров, а то была бы точь-в-точь моя Мулинская учебка.

Косяк тоже заметил «пушечное мясо» и переменился в лице. Я не думал, что он примет это так близко к сердцу. А ведь самое ужасное ждало впереди.

Мы сидели, как положено, рядом с дедами. Самый плечистый встал на раздачу. И начал полными черпаками выковыривать из бачка темно-зеленую еду устрашающего вида.

Нервно-паралитического вида еду, я бы сказал.

– Сначала гостям, – заявил он. – Лопайте, ребята! Чем богаты, тем и рады.

Это выглядело чистым издевательством. На миг я испугался – думал, Косяк сейчас запустит едой деду в морду. И тогда сожрут нас, прямо в одежде, потому что сапоги с мясом и куртки с требухой на порядок вкуснее того, чем обычно кормят здесь.