Сергей Хрущев - Никита Хрущев. Пенсионер союзного значения
После короткого отдыха отправились на вечернюю зорьку — кто с ружьем за утками, кто со спиннингом.
На следующий день повторилось то же самое, и в Краснодар мы вернулись только под вечер 2 сентября.
В особняке дожидался Воробьев. Поговорив с Игнатовым, быстро собрался и куда-то уехал. К ужину он возвратился, а после ужина повторилась старая история — опять они вдвоем гуляли до часу ночи, что-то обсуждая.
На следующий день мы собрались уезжать. Провожали нас Воробьев, Качанов, Чуркин, Трубилин. Прощаясь, Николай Григорьевич пригласил всех в Сочи в ближайшую субботу, 6 сентября, к себе на обед. При этом специально подчеркнул, чтобы приезжали без жен.
6 сентября у нас собралось человек двадцать. Были Байбаков, министр культуры РСФСР Попов, приглашенные краснодарцы и другие. Качанов и Трубилин опоздали — задержались в дороге.
Обед затянулся допоздна, было много тостов. Воробьев вспомнил о Ленинграде, о том, какую правильную и принципиальную позицию занимал Игнатов, будучи секретарем Ленин градского обкома.
В бытность Игнатова секретарем Ленинградского обкома он прославился проведением жесткой линии по отношению к интеллигенции. Тогда много говорили о его грубости и невыдержанности. В ЦК была направлена коллективная жалоба, подписанная многими деятелями литературы и искусства. В результате Игнатов был освобожден от работы и позже направлен Первым секретарем обкома в Воронеж — там-де люди попроще и с работой справиться легче.
Часов в десять вечера обед подошел к концу. Наиболее стойкие остались допивать и доедать, а остальные разбрелись кто куда. Игнатов, оставшись один, подозвал меня и приказал соединить его по «ВЧ» с дачей Подгорного в Ялте.
Пока подзывали к аппарату Николая Викторовича, он зажал рукой микрофон и попросил:
— Давай сюда быстренько Георгия, только так, чтобы другие не увязались. Я пригласил в кабинет Воробьева. Там уже находился Титов.
Пока я ходил за Воробьевым, Подгорный на том конце провода уже взял трубку. О чем был разговор, не знаю. По-видимому, Подгорный пожелал Игнатову успехов. В ответ Николай Григорьевич многозначительно произнес:
— Главный успех не от нас, а от тебя зависит.
Тут он обратил внимание, что я остался в кабинете, и кивнул мне — можешь быть свободен. Я потихоньку вышел и закрыл дверь.
Происходившее в последние дни — шушуканье допоздна, недомолвки, намеки — все это возбуждало любопытство и настораживало меня. Вот и сейчас выставили. Через дверь разобрать слова было невозможно, да и не хотелось мне оказаться в роли подслушивающего. «В конце концов, эти дела меня не касаются», — решил я и, потоптавшись в коридоре, вышел на крыльцо.
Справа светилось окно кабинета, и сквозь стекло были видны три мужские фигуры, окружившие телефонный аппарат. Я видел, что теперь трубку взял Титов. Голос его слышался довольно хорошо, хотя слова разбирались с трудом.
Мне очень захотелось послушать, о чем же это они говорят с Подгорным, для чего такая конспирация. Обычно Игнатов любил демонстрировать свои близкие отношения с членами Президиума ЦК и громко кричал в трубку: «Здравствуй, Лёня!» или «Привет, Коля!»
Только я спустился с крыльца, как заметил приближающуюся по дорожке фигуру.
— Вася, а где Николай Григорьевич? — окликнули меня.
Это был Трубилин. Он не заметил, куда делись Игнатов, Титов и Воробьев, и теперь разыскивал их по парку.
— Вот там все собрались, — показал я Трубилину на освещенное окно кабинета.
Он заторопился в дом, но тут же вернулся.
— Все прячутся. Они всё знают, а я ничего не знаю…
— О ком это вы? Трубилин встрепенулся:
— Не буду говорить, ну их… Я и без них всё знаю, ведь все постановления идут через меня…
Бормоча что-то себе под нос, он скрылся в темноте.
Из кабинета вышли Игнатов, Титов и Воробьев. На ходу они вполголоса о чем-то говорили — видимо, обсуждали разговор с Подгорным. Заметив меня на крыльце, они умолкли и стали прощаться. Краснодарцы остались ночевать на соседней даче, а остальные отправились по домам.
Утром, проводив краснодарцев домой, Николай Григорьевич пригласил меня на прогулку. Разговор крутился вокруг вчерашнего приема.
— Видишь, никто за него и тоста не поднял. Это хорошо! — с удовлетворением произнес Игнатов.
— За кого «за него»? — не понял я.
— За Никиту.
Без видимой связи с предыдущим он добавил:
— Титов — хороший человек.
Это была его обычная оценка окружающих: те, кто согласен с Игнатовым, поддерживает его, — хорошие люди, остальные — нехорошие, разных оттенков.
— Ничего, Вася, — успокоил он меня, — подожди немного. И у тебя впереди есть перспектива. Не волнуйся.
Я не стал уточнять, что он имеет в виду, и разговор перешел на рыбную ловлю.
Больше ничего примечательного в Сочи не произошло. Отпуск подходил к концу, и я еще раз напомнил Николаю Григорьевичу, что он собирался заехать в Армению.
— Не поеду. Заробян был у Брежнева в Москве. Пора домой собираться, — ответил он.
В Москву мы вернулись 19 сентября. В понедельник я был у него на даче, занимался устройством различных хозяйственных дел. Игнатов часто использовал меня в качестве секретаря, и в этот раз, увидев меня, попросил соединить с Кириленко, отдыхавшим в Новом Афоне. Трубку взял дежурный и, узнав, кто спрашивает, ответил, что Андрей Павлович купается в море и к телефону подойти не может.
Этот ответ, к моему удивлению, привел Игнатова в волнение.
— На самом деле купается или говорить не хочет? — бормотал он, ни к кому не обращаясь.
Нервничая, Николай Григорьевич стал названивать Брежневу в ЦК. Трубку «вертушки» взял секретарь:
— Леонида Ильича нет на работе и сегодня не будет. Он заболел.
Тут Игнатов совсем разнервничался. Шагая из угла в угол, он приговаривал:
— Болеет или не болеет? Что это у него за болезнь? Нужная это болезнь или ненужная?…
Почувствовав себя лишним, я вышел.
Вернулся я в кабинет примерно через час. Игнатов сидел в кожаном кресле и умиротворенно улыбался.
— Ничего. Все в порядке. У него просто грипп. Все нормально, — сказал он. Я не понял: почему грипп у Брежнева — это нормально?… Но этот разговор
добавил к списку необычных событий, происходивших в течение последнего месяца.
Если сложить все эти мелочи вместе, получается подозрительная картина. Недомолвки, намеки, беседы один на один с секретарями обкомов, неожиданная дружба с Шелепиным и Семичастным, частые звонки Брежневу, Подгорному, Кириленко… Почему упоминается ноябрь? Что должно быть сделано до ноября?
