Другая сторона светила: Необычная любовь выдающихся людей. Российское созвездие - Лев Самуилович Клейн
Павел Иванович Ягужинский
Таким образом, первую разлуку Евдокии с молодым царственным супругом вызвала не Анна Монс, как принято везде трактовать, — разлучником был русский сержант Моисей Буженинов. Это у него ночевал царь-новожен, убегая от постылой молодой.
В этом контексте предшествующее появление Меншикова при нем в качестве особого друга становится понятным. Позже в его денщиках появился Павел Ягужинский, литовец, сын учителя школы органистов, которого канцлер Головин подсунул Петру специально чтобы уменьшить влияние Меншикова.
Ягужинский начал свою карьеру в Москве с чистильщика сапог, причем иногда промышлял и другими занятиями, о которых брауншвейгский резидент в Петровской России Фридрих Христиан Вебер пишет, что «чувство приличия запрещает (ему) распространяться о них» (Weber 1723). Ягужинский быстро стал любимцем царя и через несколько лет был уже генерал-прокурором Сената. Может быть, поэтому злые языки говорили, что в основе успехов — «содомский грех» с царем.
Царь не любил спать один. Дома в отсутствие жены он клал с собой первого попавшегося денщика, и Нартов («повествование» 27) объясняет это боязнью припадков, поскольку у царя была привычка спать, положив обе руки на плечи денщика, то есть в обнимку: «Государь поистине имел иногда в ночное время такие конвульсии в теле, что клал с собою денщика Мурзина, за плеча которого держась, засыпал, что я и сам видел». Конечно, царь мотивировал приближенным это свое пожелание боязнью конвульсий, а чем же еще? (Участник Азовского похода Прокофий Мурзин дослужился до чина полковника.) За городом, когда Петр укладывался на послеобеденный отдых, он приказывал одному из денщиков ложиться на землю и использовал его живот как подушку. Перед тем денщик не должен был есть, так как при бурчании в его животе царь вскакивал и принимался колотить денщика (из сообщений, собранных Штелиным). В 1722 г. саксонскому художнику Данненгауэру было поручено сделать портрет одного из царских денщиков, изобразив его совершенно голым.
Он очень любил целовать мужчин — так денщика Афанасия Татищева зацеловывал до ста раз. В дневнике голштинского камер-юнкера Ф. В. Берхгольца под 1721 годом содержатся сведения о поступлении к царю в денщики юного Василия (Поспелова). Этот денщик, обладая порядочным голосом, был взят из певчих царского хора, а поскольку царь сам любил петь в хоре и всякий праздник стаивал на клиросе вместе с простыми певчими, он приметил среди них Василия, и юноша так приглянулся государю, что тот без него и минуты не мог прожить: по сто раз на дню гладил его по голове, целовал, а важнейших министров своих заставлял дожидаться, пока он наговорится с любимчиком.
«Удивительно, как вообще большие господа могут иметь привязанность к людям всякого рода. Этот человек низкого происхождения, воспитан как все прочие певчие, наружности весьма непривлекательной и вообще, как из всего видно, прост, даже глуп, — и несмотря на то, знатнейшие люди в государстве ухаживают за ним» (Берхголъц 1993: 178–179).
Берхгольц удивляется… Наивный Берхгольц. Голштинцы в России всегда были несколько туповаты.
В депеше от 6 марта 1710 г. датский посланник Юст Юль испрашивает дворянского звания для одного датчанина из меншиковской свиты, который красив собою и мог бы оказать царю некоторые услуги.
Царь с особым любопытством относился к мужским половым органам и в 1717 г. лично внес в церемониал своего Всепьянейшего собора обряд очень детального удостоверения в принадлежности избираемого папы к мужскому полу. А в 1720 г., устроив шутовскую свадьбу «папы», Петр поместил новобрачных под специальный полог, в котором была проделана дыра для наблюдения за их брачной ночью.
Когда в 1718 г. Петр с супругой был в Берлине, как повествует маркграфиня Вильгельмина Байретская, король показывал ему античные статуэтки, и римский божок с эрегированным членом столь понравился царю, что он подозвал Екатерину и предложил ей поцеловать статуэтку. Екатерина из приличия уклонилась от этого приглашения. Петр грубо крикнул ей: «Кор ab!» (Голову долой!). Она повиновалась. Потом он обратился к королю с просьбой уступить ему этот раритет (так что вещица поступила, видимо, в Кунсткамеру и сейчас, вероятно, находится в Эрмитаже).
Я уже говорил о свирепости, с которой царь относился к покушениям на свое достоинство супруга. Только один раз царь пожалел своего соперника и только один раз пощадил. Пожалел он красавца Виллема Монса. После вынесения смертного приговора он зашел к нему в камеру и сказал по-немецки: «Мне очень жаль тебя лишиться, но иначе быть не может».
А пощадил он совсем другого. Это был французский авантюрист Франциск Гильом де Вильбуа, которому приписывается рукопись — якобы мемуары о его похождениях (источник во всяком случае не позже ближайших полутора-двух десятилетий после смерти Петра). Став в России адъютантом царя, он был послан с письмом к царице. По дороге, чтобы согреться, выпил изрядно водки. Очутившись в спальне и увидев в раскрытой постели полунагую женщину, он потерял самообладание и набросился на нее, невзирая на ее крики и присутствие фрейлины. Екатерина при этом пострадала не только от насилия, но и от физиологических особенностей Вильбуа. Чтобы исцелить повреждения, потребовалась помощь хирурга. Несмотря на это, Петр отнесся к происшедшему философски: «Это животное действовало бессознательно, значит, оно невинно, но для примера пусть его закуют в кандалы на два года». В реальности пылкий авантюрист отсидел только шесть месяцев. Помилованный, он, заботами царя, женился на дочери пастора Глюка, у которого воспитывалась Екатерина, и стал почти свояком царя. При дочери Петра царице Елизавете он уже был контр-адмиралом и комендантом Кронштадта (Villebois 1853: 1–15).
Учитывая, с какой заинтересованностью царь относился к вы дающимся телесным особенностям и с какой симпатией он воспринимал мужское достоинство (даже заставлял Екатерину целовать статуэтку), объяснить его непонятное снисхождение к преступлению Вильбуа можно только внезапной симпатией царя к самому авантюристу, столь внушительно оснащенному и столь смело пускающему свое орудие в ход. В своих мемуарах Вильбуа, служивший у царя адъютантом и хорошо его знавший (или некто, хорошо знавший Вильбуа), пишет о «припадках бешеной страсти» государя, во время которых «для него не было
