Шерил Стрэйд - Дикая
Как и кожи на верхней части моего указательного пальца, которую я в припадке безумия содрала о шершавые ветки манзаниты[18].
Открытие, касающееся прохождения Маршрута Тихоокеанского хребта, которое имело для меня столь глубокое значение в то лето — однако, как и многие другие открытия, столь бесконечно простое, — состояло в том, что у меня было крайне мало вариантов выбора. И часто приходилось делать именно то, что мне хотелось делать меньше всего. И никакого спасения или отрицания. Невозможно было приглушить это порцией мартини или отгородиться от этого случайной половой связью. Цепляясь в тот день за ветки чапараля, пытаясь залепить чем-нибудь кровоточащий палец, вздрагивая при каждом звуке от ужаса, что это возвращается бык, я рассмотрела имеющиеся возможности. Их было только две, и, в сущности, они оставались прежними. Я могла вернуться туда, откуда пришла, — или пойти вперед, туда, куда намеревалась идти. Бык, мрачно признала я, мог оказаться и там, и сям, ибо я не видела, куда он убежал, потому что закрыла глаза. Я могла выбирать только между быком, который набросится на меня спереди, — и быком, который набросится на меня сзади.
Открытие, касающееся прохождения Маршрута Тихоокеанского хребта, состояло в том, что у меня было крайне мало вариантов выбора. И часто приходилось делать именно то, что мне хотелось делать меньше всего.
И поэтому пошла дальше.
Чтобы покрыть 14,5 километра в день, от меня требовались все мои силы. 14,5 километра в день — это было физическое достижение, намного превосходящее все, что мне когда-либо приходилось делать. У меня болело все тело, каждая его клеточка. За исключением сердца. Я никого не встречала, но, как ни странно, ни по кому не скучала. Я не желала ничего, кроме пищи, воды и возможности сбросить с плеч рюкзак. Но все равно продолжала его тащить. Вверх, вниз, вокруг иссушенных гор, где сосны Джеффри и черные дубы обрамляли тропу, пересекавшую горные дороги, на которых виднелись следы больших грузовиков, хотя ни одного из них нигде не было видно.
Утром восьмого дня я проголодалась и вывалила все свои припасы на землю, чтобы оценить ситуацию. Внезапно мне страстно захотелось горячей пищи. Даже в изнуренном состоянии, с подавленным аппетитом, я к тому времени съела бо́льшую часть того, что не надо было готовить — гранолу, орехи и сухофрукты, вяленую индейку и хлопья тунца, протеиновые батончики и шоколад, и даже сухое соевое молоко. То, что у меня осталось, в основном нужно было готовить, а работающей плитки у меня не было. Коробки с дополнительными припасами мне не видать, пока я не достигну Кеннеди-Медоуз, а это почти 220 километров от начала моего путешествия. Хорошо подготовленный дальноход прошел бы эти 220 километров за то время, которое я провела на маршруте. А я со своей средней скоростью не преодолела даже половины пути. И даже если бы мне удалось добраться до Кеннеди-Медоуз с теми припасами, которые у меня оставались, мне все равно нужно было отдать в починку плитку и наполнить ее нужным топливом. А Кеннеди-Медоуз, бывший скорее высокогорной базой для охотников, туристов и рыбаков, чем городком, был для этого неподходящим местом. Сидя на земле, окруженная разбросанными вокруг меня пакетами с обезвоженными продуктами, которые не было никакой возможности приготовить, я решила свернуть с маршрута. Не так далеко от того места, где я сидела, МТХ пересекал целую сеть проселков, бежавших в разных направлениях.
Я пошла по одному из них, логически рассудив, что со временем найду цивилизацию — шоссе, проходившее параллельно маршруту примерно в 32 км к востоку. Я шла, не зная, по какой именно дороге иду. Шла на одной только вере в то, что что-то да найду. Шла и шла под жарким ярким солнцем. Двигаясь, я ощущала собственный запах. Я взяла с собой дезодорант и каждое утро мазала им подмышки, но это все равно не помогало. Я не мылась больше недели. Тело мое было покрыто грязью и кровью. Волосы, слипшиеся от пыли и засохшего пота, лежали под панамой плоским блином. Я чувствовала, как мышцы в моем теле становятся сильнее день ото дня — но в то же время (и в равной мере) слабели сухожилия и суставы. Ступни болели и внутри, и снаружи, покрытые кровавыми мозолями, а кости и мускулы ныли от пройденных километров. Дорога, по которой я шла, была блаженно ровной или плавно нисходящей — желанное отдохновение от безжалостных подъемов и спусков тропы. Но я все равно страдала. Не раз и не два на протяжении долгих переходов я пыталась вообразить, что на самом деле никаких ступней у меня нет, что мои ноги заканчиваются двумя невосприимчивыми обрубками, которые способны вынести что угодно.
Сидя на земле, окруженная разбросанными вокруг меня пакетами с обезвоженными продуктами, которые не было никакой возможности приготовить, я решила свернуть с маршрута.
Спустя четыре часа я начала сожалеть о своем решении. На тропе я могла умереть с голоду или быть убитой воинственными длиннорогими быками. Но там я, по крайней мере, понимала, где нахожусь. Я снова перечитала путеводитель, к этому моменту уже не уверенная, что вообще нахожусь на какой-либо из тех дорог, которые были там вскользь упомянуты. Каждый час доставала карту и компас, чтобы определять и заново переопределять свое местонахождение. То и дело вытаскивала книжку «Как не заблудиться», чтобы снова прочесть, как именно нужно пользоваться картой и компасом. Изучала положение солнца. Потом миновала небольшое стадо коров, которые паслись на приволье без всякой изгороди, и сердце мое затрепетало при виде их, хотя ни одна из них и не подумала подойти ко мне. Они лишь перестали пастись, подняли головы и наблюдали, как я прохожу мимо, а я тихонько окликала их: «Коровка, коровка, коровка…»
Местность, по которой бежала дорога, местами была удивительно зеленой, в других местах — сухой и каменистой, и дважды я миновала тракторы, припаркованные у обочины, безмолвные и пугающие в своем безмолвии. Я шла, дивясь этой красоте и безмолвию, но к вечеру в моей душе начала зарождаться тревога.
На маршруте за восемь дней я не видела ни одного человеческого существа. Здесь была цивилизация. И все же, если не считать коров на вольном выпасе, двух заброшенных тракторов и самой дороги, не наблюдалось ни малейшего признака цивилизации. Я чувствовала себя так, будто смотрю фантастический фильм, будто я — один-единственный человек, оставшийся на всей планете. И впервые за все путешествие мне захотелось разрыдаться. Я сделала глубокий вдох, заталкивая подступающие слезы поглубже, сняла рюкзак и поставила на землю, чтобы переложить его содержимое. Впереди был поворот дороги, я пошла к нему без рюкзака, чтобы осмотреться.
