Дэвид Стерри - Цыпочка

Я прихожу в себя внезапно, как гусеница, вдруг проснувшаяся бабочкой, и ищу глазами Санни, который кивает мне и открывает заднюю дверь.

Потом мы едем домой на Моби Дике, карете-тыкве, сквозь алебастровую ночь. Черный гигантский автомобиль скользит в тусклом свете большой старой луны.

— Ты хорошо справился, мальчик, — говорит Санни.

— Спасибо, Санни, — выдавливаю я.

Наконец-то я чувствую себя хорошо.

Приблизительно десять секунд. А потом я хочу, чтобы кто-нибудь страдал так же, как я.

14. Обруч гнева

Злость — это короткое сумасшествие.

Если идти вниз от колледжа Непорочного Сердца, то на полпути по дороге с холма есть баскетбольная площадка. В колледже не слишком много спортивных занятий, в конце концов, в нем преподают монахини, но в это голливудское солнечное утро на площадке играют замечательные команды, три на три. Мои товарищи вышли на улицу немного размяться, погонять мяч, покидать его в сетку — типа развлечься, как белые люди.

Это мой день. Я включаюсь в игру, но что-то у меня никак не ладится, и я все время теряю мяч.

Я громко матерюсь:

— Ты, грязный членосос, свинья, ублюдок, идиот, выродок!

У меня хорошо получается ругаться. Это как религиозное очищение для меня, разговор на другом языке.

Все удивленно смотрят на меня, как будто со мной происходит что-то не то. Но меня начинает бесить эта глупая игра, и гнев пузырится во мне, закипая в глубине души, где я копил его до подходящего случая.

Моего отца снова перевели, когда мне было тринадцать. На этот раз в Юзлесс, штат Техас. Его назначили генеральным директором всего того дерьма, которое он делал. Так что в нашем путешествии Американской Мечты мы переехали в Юзлесс, расположенный в тридцати милях от Далласа. На самом деле город назывался Юлиссес, но все называли его Юзлесс.[9]

Вы поймете, почему, если когда-нибудь съездите туда.

В те времена моя мать не видела отца целыми днями, а когда он приходил, то ел, спал и разносил двор в приступах гнева.

Но теперь он был генеральным директором. Наконец-то он урвал толстый кусок хлеба с маслом. Сын угольного шахтера нашел золотую жилу.

Сталкиваясь, пихаясь и подначивая ребят, я упрямо иду к цели, отругиваясь и стараясь отыграться. И чем больше я схожу с ума, тем хуже я играю. Мяч бьет меня по колену, вываливается из рук и скользит в пальцах.

Я охочусь на одного парня. Он пытается проскользнуть мимо меня, но я перехватываю его, ставлю подножку, и он теряет равновесие и выпускает мяч.

Он говорит о нарушении правил.

— Что? Глупости! Это не нарушение. С чего это ты решил, что я нарушил? Я просто круто сделал тебя, сопляк!

Мой соперник оглядывается загнанным взглядом, ища поддержки у своей команды, которая молча стоит рядом, словно желая избавиться от меня с моей глупой жестокостью.

В конце концов один из ребят вздыхает:

— Да, друг, я думаю, что ты нарушил правила.

И этот парень из моей команды.

— Это нарушение? О, тогда извините, я не знал, что мы тут играем в пиздобол. Могли бы и предупредить меня.

Я хватаю мяч и смотрю прямо в лицо своему противнику:

— Хорошо, давай поиграем в пиздобол. Нет проблем.

Он смотрит на меня так, будто я неудачный продукт генной инженерии.

Я переключаю все внимание на игру и, как гончая, жду своего часа, чтобы не упустить возможности выбить из этого недоноска все дерьмо. Но он явно наблюдает за мной краем глаза, быстро избавляется от мяча и, чтобы вовсе не связываться со мной, уступает мне побольше пространства на поле, когда мяч наконец попадает мне в руки.

Я упрямо поджидаю своего часа, приседая в высокую траву, а неведомый раньше злобный психопат словно наговаривает на кассету в моем мозгу: «Ты хочешь увидеть нарушение правил? Я покажу тебе нарушение правил, ты, кусок дерьма, ублюдок, членосос, недоносок, сука».

А потом наступает мой звездный час, и, словно в замедленной съемке, я вижу, как парень поворачивается и переступает разделительную линию. Он потерял меня, думает, что обошел, но я в одном шаге от него, а он не видит меня.

Теперь он мой.

Паренек теряет равновесие, приподнимаясь для решающего броска и не замечая ничего вокруг, кроме этой дурацкой корзинки, болтающейся в воздухе. Он уже готов метнуть снаряд прямо в ее открытую пасть, когда я прыгаю и обрушиваюсь на него со всей дури своим весом.

Мое тело выросло, когда мне было пятнадцать. Я играл в футбол с командой моего отца в Далласе, в лиге чемпионов, состоящей в основном из выходцев из Англии. Мы играли против жестокой команды. Огромный и мощный защитник противника злобно толкнул меня. Я упал, не удержав вскрика. Моей ахиллесовой пятой было то, что я совершенно не выносил насилия и боялся его. Конечно, я сразу же вскочил, чтобы команда отца видела, какой я хладнокровный ублюдок, и сказал этому бугаю, чтобы он отваливал прочь.

Мой старик подошел ко мне и, удостоверившись, что со мной все в порядке, ткнул пальцем в атакующего и пометил его своим дьявольским взглядом.

Когда десять минут спустя отмеченный человек получил мяч, мой старик, возникнув словно ниоткуда, выпотрошил его, как свинью на бойне. Это было нарушением правил. Естественно, команда противника разозлилась до безумия, и было решено исключить моего отца из игры. А он, стоя над моим обидчиком, лежащим на земле, подмигнул мне так, чтобы никто больше не видел.

Мой отец отомстил за меня.

Я налетаю на парня и своим острым твердым локтем бью его в грудину. О господи, это прекрасное ощущение — врезаться всей своей массой в его тело, причиняя боль. Жуткую боль. Это невероятно острое ощущение. Оно ласкает мои эрогенные зоны, словно лучшая из женщин, которых я когда-либо знал.

Его торс сначала откидывается назад, потом наклоняется к животу, сгибаясь пополам, как складной нож. На мгновение он замирает, а потом начинает валиться на колени.

С застывшим на лице выражением ужаса и боли, он со всего маху ударяется о землю, оставляя на асфальте ошметки кожи с коленок.

— А это нарушение правил? Там, откуда я приехал, это не считается нарушением! — кричу я поверженному противнику.

Бедолага трогает открытую рану на своем колене, и его рука окрашивается кровью. У него также сильно рассечена бровь. Он смотрит на кровь, потом переводит взгляд на меня. Опять на кровь. Опять на меня.

— Что, черт побери, с тобой происходит? — в его голосе слышна боль ребенка, наказанного без причины.

Я мог сломать ему ребра. Я мог расквасить ему череп так, что мозги вытекли бы и размазались по асфальту. Что за черт, что же со мной случилось?

Все смотрят на меня так, будто я непригоден для человеческого общества. Я инстинктивно перехожу к извинениям.

— Прости, дружище. Мне очень жаль. Думаю, я немного…

Немного что? Ненормальный? Опасный? Смертоносный?

Я протягиваю ему руку, чтобы помочь подняться. Он не принимает и говорит:

— У тебя проблемы, Дэвид.

Все согласны с ним. Ребята помогают ему подняться.

— Эй, мне правда жаль, просто там, откуда я приехал, мы играем так.

А это где? В Синг-Синге?

— Я не прав, извини, мяч твой, — я стараюсь сделать вид, что все нормально, но никто не поддерживает меня.

— Нет, я уже наигрался сегодня, — бормочет парнишка и уходит прочь, как герой войны, выживший после безжалостной бомбежки.

Когда я остаюсь один, я понимаю, что дырка в моем ведре еще немного увеличилась.

15. Вот идет судья

Сила имеет тенденцию к разрушению, а абсолютная сила разрушает все.

— Мои родители устраивают большую вечеринку на Пасху, и я подумала, не хочешь ли ты прийти?

Наконец случилось то, чего я так долго ждал. Кристи пригласила меня к своим мамочке и папочке, в их дом, где живут ее сестра-самоубийца и немецкая овчарка Марти.

— Да, я действительно хотел бы познакомиться с твоими стариками, — ответил я совершенно искренне, в восторге от этого приглашения.

Все, что мне оставалось сделать, это встретиться с Судьей. Очевидно, этот человек видел меня на оргии и навел справки обо мне. Санни сказал, что с Судьей не надо заниматься сексом. Я скривился: мол, как же, такого не бывает, но Санни поклялся, что Судья не занимается сексом с мальчиками. А за работу платит пятьсот долларов. Я замер, как вкопанный. Пять сотен баксов.

— Ты клянешься? Без секса? — подчеркнул я последний вопрос.

— Клянусь задницей своего мертвого папаши! Судья не трахается с мальчиками, но он любит, чтоб его унижали. Ну, с кем не бывает. И, кроме всего прочего, он твой явный поклонник.

Пять сотен за то, чтобы поиздеваться над Судьей? Моим поклонником? Конечно, почему бы и нет. А потом я забуду про все это дерьмо и поеду к Кристи.