Игорь Дьяконов - Книга воспоминаний

Должен он был появиться в Беломорске как капитан имярек, потом попасть на передний край под предлогом инспекции уже под другой фамилией и вернуться к немцам.

Он сказал, что действительно сначала решил не воевать, считая наше дело проигранным, но выступать в роли шпиона против своей страны не хочет. Я видел этого человека, когда допрашивал своего немца в соседнем «загончике». Ему дали большой срок, но жизнь сохранили, так как он дал действительно феноменальные сведения.

Но значит, у немцев и помимо этого человека были в Беломорске шпионы. Интересно, что мощная, разветвленная организация СМЕРШа с ее тысячей осведомителей, немало сажавшая наших людей по мнимым обвинениям, не смогла выловить ни одного немецкого шпиона, пока он сам к ним не пришел. Могут сказать, что могли быть шпионы, которых поймали неведомо для нас на Канале. Это кажется мне маловероятным. Ведь сообщили же нам о тех двух несчастных власовцах! Арест офицера по обвинению в шпионаже вряд ли мог остаться не известным в разведотделе — и у нас, скорее всего, стал бы предметом нашей пропаганды.

Вплоть до начала 1943 г. у нас в 7-м отделе сохранялось впечатление полной бессмысленности того, чем мы заняты — хотя наша пропаганда, несомненно, как я уже говорил, улучшилась.

Этот случай был одним из признаком происшедшего поворота в войне. Еще более ясным для всех признаком было то, что исчезли с нашего неба немецкие самолеты; хотя Беломорск всего один раз только и бомбили, но у нас сохранилась приобретенная в Мурманске привычка с утра поднимать голову к небу: «наша погода» (серое небо, самолеты не летают) или «их погода» (голубое небо, самолеты летают); а если видели в небе самолеты, прислушивались к их голосу: наши гудели «у-у-у-у-у», а немецкие — «уа, уа, уа, уа». Признаком были и вести с фронта, начиная с выигранной великой сталинградской битвы:

…И явно счастье боевое

Служить уж начинает нам.

И не удивительно. К этому времени у нас были лучшие в мире автоматы («пистолеты-пулеметы»), лучшие орудия, лучшие танки, лучшие самолеты — не только прославленные и нигде не повторенные штурмовики, но и истребители (на бомбардировочную авиацию мы ставки не делали), лучшее в мире зимнее обмундирование. И, конечно, лучшие в мире солдаты. Появились и выдающиеся полководцы.

Как-то после войны я спросил у Миши Кирпичникова, прошедшего войну «от звонка до звонка», с июня 1941 по май 1945 г. на переднем крае, от рядового до начальника штаба полка:

— Почему мы с 1943 г. стали выигрывать войну?

Ответ был у меня в голове, но мне хотелось услышать, что скажет Миша. Его ответ не разошелся с моим:

— Потому что к этому времени повыбили кадровых военных, и командирами взводов, рот и даже батальонов стали запасники, имевшие высшее образование, читавшие Пушкина и Толстого и соображавшие, что укрепленный опорный пункт нельзя брать в лоб.

V

После Сталинграда в Москве был создан комитет «Свободная Германия». Туда вошло несколько немцев-антифашистов: коммунистов, писателей (Вейнерт, Бехер и др.), несколько активистов из пленных, в том числе генералов, занимавших либеральные позиции (что не помешало впоследствии двоих из них отдать под суд и повесить, когда Сталин велел вешать особенно отъявленных гитлеровцев). Остальные, большей частью, впоследствии процвели в ГДР.

К комитету постепенно примыкало довольно много пленных — по мере того, как уменьшались шансы на победу Германии, особенно после высадки союзников в Алжире, а потом и в Италии. Принадлежность к комитету давала материальные выгоды: паек побольше, работы поменьше. К тому же, после Сталинграда специальных лагерей для военнопленных стало не хватать, и их в самом деле стали отправлять в наши концлагеря, nach Sibirien.

Комитет «Свободная Германия» знал, о чем пишет, знал своих адресатов, имел такие данные о внутренней жизни Германии, о каких мы не могли и мечтать. В Комитете понимали, как немец думает, что его интересует, что волнует. Началась настоящая пропаганда. Мы стали ей подражать. Кроме того, мы были перевалочной инстанцией для передачи материалов «Свободной Германии» немцам. Количество наших листовок уменьшилось, но они улучшились. Очень хорошими были, например, те, в которых мы помещали карту военных действий. Немцы перестали в это время в своих сводках сообщать о продвижениях, называя свое отступление «выравниванием линии фронта». Мы помогали солдатам увидеть, как в действительности перемещается эта линия. Одна из этих листовок была великолепна. Если бы не плохой шрифт, по которому сразу было ясно, что она наша, то можно было бы выдать ее за немецкую. На обложке был изображен орел со свастикой в лапах и гриф немецкого Главного командования вооруженных сил. Внутри под общей шапкой: «Фюрер говорит» были приведены наиболее идиотские цитаты из речей Гитлера, которые были опровергнуты ходом войны. Вроде той, что «там, где ступил наш гренадер — он уже не отступит, там всегда будет наша земля…» и т. п. Или прогнозы захвата Сталинграда, Ленинграда, и просто благоглупости. Все это мы давали без комментариев — так было сильнее.

«Свободная Германия» обладала правом иметь своих представителей на всех фронтах и во всех армиях. Это было несколько удивительно, так как корреспондентов союзников никуда на фронт не пускали. Только один раз под Москвой английских и американских журналистов пустили в ту дивизию, где командовал Власов, впоследствии командовавший 2-й ударной армией, трагически погибшей между Волховом и Любанью. А эти немцы жили прямо вместе с нами.

Первыми приехали два представителя, солдаты. О них нам дали заранее телеграмму. Они, без охраны, ехали поездом. Я был послан на вокзал встретить их; отвел их в офицерскую гостиницу, которая находилась на краю Беломорска, но еще в городе, т. е. не на Канале, где мы жили. Там они побыли, а затем им выделили комнату на солдатской половине нашего «барака»; я пришел за ними и отвел их туда. После завтрака вдруг одного недостает. ЧП! Что делать! Куда он мог деваться в Беломорске? Думаю, что забыл что-нибудь в гостинице. Бросаюсь как сумасшедший к гостинице. И действительно, догнал его по дороге туда.

— В чем дело? Куда идете? — (Он ведь был в немецкой форме — это считалось обязательным для них, только без кокарды — и ни слова не говорит по-русски!)

Оказывается, что он забыл — шерстяные подштанники! После этого мы наших пленных отправили в армию: одного в 26-ю, другого в 19-ю, к Ауслендеру.

Наступило время, когда и к нам прибыл представитель комитета «Свободная Германия». Это был небольшого роста, темноволосый, довольно хорошенький ефрейтор по имени Йозеф Робине, родом из Саарской области. Отдельного помещения он не имел, а жил вместе с нами, помнится, не то с Клейнерманом, не то с кем-то из финских инструкторов.