Совдетство. Книга о светлом прошлом - Юрий Михайлович Поляков
А дальше случилась катастрофа. Заболел второй тренер, и нас слили с группой, занимавшейся уже полтора года, Виктор Федорович поставил меня в пару с высоким лосистым парнем Севой, и тот сразу почему-то посмотрел в мою сторону с сожалением. Мы отрабатывали боковые удары и защиту. Удар – блок. Удар – блок. Севе было со мной скучно, и в какой-то момент он для разнообразия засадил мне апперкот. Перчатка была старая, и его костяшки больно врезались в мою челюсть, голову тряхнуло так, что в мозгу вспыхнула 150-ваттная лампочка, помещение закрутилось, как карусель, я с размаху сел на пол, запрокинув лицо и поймав на себе сочувственный взгляд из-под купола.
– Встал, встал! – бросил, проходя мимо, тренер. – Ишь расселся!
– Ты чего не защищался, дурик? – удивился Сева, помогая мне подняться.
– А мы это еще не проходили…
– А-а-а… Извини! Забыл, вы же полугодки. Продолжим?
– Ага, сейчас, попью только…
Пока я, шатаясь, доковылял до алюминиевого бака, пока наполнил эмалированную кружку, пока пил, стуча зубами о край и соображая, откуда у кипяченой воды странный металлический вкус, тренировка закончилась. До дома я брел долго, чувствуя пульсирующую боль в затылке и тошноту, от которой не помог даже пирамидон с анальгином. На следующий день в школу я не пошел, остался в постели, но и читать не мог: буквы перед глазами мутно расплывались. Башка трещала несколько дней. Когда через неделю я появился в секции, тренер строго спросил:
– Ты где болтался?
– Болел.
– Грипп? Справку неси!
– Нет, просто голова раскалывалась.
– Голова просто так не болит. Простудился?
– Нет. Помните, Сева снизу… А я пропустил.
– Помню. – Виктор Федорович как-то странно посмотрел на меня. – Погоди, и у тебя из-за такой ерунды целую неделю голова раскалывалась?
– Да, а еще тошнило.
– Что-о?! Ясно… Иди за мной!
Он повел меня в свою келью, усадил перед собой, некоторое время смотрел с сочувствием, потом спросил:
– А в глазах не двоилось? Только не врать!
– Нет, не двоилось, но будто резкость сбилась. Знаете, как в фотоаппарате.
– Знаю. Капу давай сюда!
– Зачем?
– Капу, сказал, на стол!
Я положил, он вынул из кармана мятый рубль, а из жестяной круглой коробочки пятнадцать копеек и отдал мне.
– Вот что, Юра, – оказывается, он помнил мое имя. – Если у тебя, парень, от одного апперкота неделю голова болит, значит, бокс не твой вид спорта. Без обид. Понял?
– Но…
– Никаких но! Не дай бог что-то с тобой на ринге случится, кто будет отвечать – дядя Вася с волосатой спиной? И чтобы я тебя здесь больше никогда не видел! – Тренер открыл старую общую тетрадь в коленкоровой обложке и вычеркнул мою фамилию из списка.
Так я и не увидел живьем Валерия Попенченко.
30. Как Павка Корчагин стал графом Вронским
Вспоминая грустное прошлое, я задремал и позорно продрых вечернее море, но зато мне приснилось, что я подбил огромного лобана, выволок на берег и положил вздрагивающую рыбину к ногам Зои. Она благосклонно приняла мой дар и за это посвятила меня в рыцари. Встав перед студенткой на колени, я пытался рассмотреть, растут ли у нее на голенях волосы, как у Нелли, однако, к своему изумлению, обнаружил вместо кожи еле заметную, золотистую чешую, такая бывает у вуалехвостов… Девушка-паж глянула на меня сверху вниз и печально молвила:
– Юрастый, ты разгадал мою тайну. Да, я русалка! И теперь мне не остается ничего другого, как навсегда исчезнуть в океане…
– Не уходи! – взмолился я.
– Ты просишь о невозможном.
От отчаяния я проснулся и увидел, что наступил душный кавказский вечер. На землю опустилась влажная густая темень, засвиристели цикады, на небе стало тесно от звезд, они толкались лучами, точно пассажиры локтями в час пик. Млечный Путь, еле заметный у нас в Москве, здесь на юге напоминал след, который оставляет на черной классной доске плохо отмытая от мела тряпка.
– Кто дежурный? – кричит в таких случаях наша историчка, по прозвищу Истеричка. – Я тебя научу тряпки прополаскивать!
Между веток замелькали черными угловатыми зигзагами летучие мыши. Мася, задрав усатую морду, смотрела на них с безнадежным интересом. Если задуматься, странно выходит: летучие мыши есть, а летучих кошек нет. Природа явно недосмотрела. Рекс с треском грыз огромную кость, выкопанную из земли, и грозно рычал, если кто-то приближался. Время от времени заднюю стенку избушки сотрясали удары: Ларик готовился к нападению на Михмата, а потом он снова куда-то умчался. Мишаня, к всеобщему удивлению, отказавшись от гречневой каши на ужин, схоронился за «Храмом раздумий» и наслаждался увечной «сонькой», она снова оказалась у него в руках в награду за трудовой подвиг. Но звук жмот включил так, что слышно было только ему одному. Лиска ждала своей очереди, то и дело бегая в дом, чтобы взглянуть на ходики. Оценив обстановку, я хотел снова завалиться на раскладушку и продолжить поиски взрослых мест в толстенной «Женской чести», но тут от Сундукянов донеслись звуки военного марша. Сквозь темную листву голубым серебром на веранде мерцал телевизор. Интересно, что там показывают?
Перед ящиком, принеся с собой стулья, тесно сидели Машико, Карина, Нинон и Батурины. На экране Павка Корчагин, одетый в щеголеватый белогвардейский мундир, садился на тонконогого скакуна, а конюх, судя по всему, иностранец, что-то объяснял ему на ломаном русском языке. Гремел духовой оркестр. Грумы вели лошадей под седлами. Вокруг, грассируя и лорнируя, важно прогуливались господа в цилиндрах и дамы в пышных платьях до земли.
– Что смотрим? – непринужденно спросил я.
– Тсс! «Анну Каренину»! – священным шепотом ответила Карина.
– Сходи за стулом и садись! – сказала тетя Валя. – В ногах правды нет.
– Вы еще не проходили? – поинтересовался дядя Юра.
– Нет. В девятом классе, наверное, будем.
Когда я вернулся с табуретом, неприятный субъект в черном сюртуке и цилиндре противным голосом гундел: «Безобразный спорт испанских тореадоров есть признак варварства…» При этом он косился на красивую (к сожалению, слегка усатую) даму в шляпке с вуалью. Высокопоставленная болельщица через бинокль на палочке, не отрываясь, смотрела на поле ипподрома, где перед стартом выстраивались в линию конники. Окуляры она наводила исключительно на Корчагина, одевшегося белогвардейцем.
– Это кто? – тихо спросил я.
– Граф Вронский.
– Он, вроде, буденновец, – удивился я.
– Это в другом фильме.
– А в цилиндре с бакенбардами?
– Каренин. Не мешай! – отмахнулась тетя Валя.
Все они следили за сюжетом с жадным сочувствием, ахая, охая, даже хватаясь за грудь в неожиданные моменты. Я давно заметил: люди почему-то принимают то, что происходит на экране или на сцене,
