Леонид Млечин - 10 вождей. От Ленина до Путина
Отношения между Горбачевым и Ельциным еще более обострились после XIX партийной конференции КПСС, состоявшейся в июне 1988 года. Вначале все шло как всегда. По инерции делегаты вновь вставали, когда в президиуме показался Горбачев, когда дали ему слово. Говорил он об уже примелькавшихся вещах: политической реформе, повышении роли Советов, слабой реализации Продовольственной программы, о том, почему не все довольны перестройкой, вновь вспоминал Ленина…
Делегации, в которую я входил, были отведены места на балконе Дворца съездов. Надо же было так случиться, что немного впереди меня сидел и Б.Н. Ельцин в составе, кажется, карельской делегации. Он сразу же, еще не дослушав до конца доклада генсека, послал в президиум записку с просьбой дать слово. Время шло, шли дни конференции, на трибуну выходили все новые и новые ораторы (делегатов всколыхнули выступления Абалкина, Бондарева, Бакланова, некоторых других), а Ельцину слова так и не давали. В перерыве он сказал:
– Хотят заткнуть мне рот…
Конференция катилась к концу, а «мятежник» так и не мог выступить. Тогда он резко поднялся и пошел к выходу, а через несколько минут все его увидели в зале, где он прошел и сел в первом ряду. Было ясно, он хочет выйти на трибуну. Горбачев, поняв это, поднялся и вышел. Подбежали люди в одинаковых серых костюмах и пригласили Ельцина тоже выйти. Шла «обработка» строптивого. Но через одного выступающего все же дали слово и Ельцину. Речь его была вновь довольно сумбурной, но откровенно критической по отношению к политбюро, генсеку, ходу перестройки. Примерно треть зала встретила и проводила Ельцина тепло, остальные – настороженно и даже враждебно. Лигачев и еще ряд делегатов свои выступления в дальнейшем посвятили в основном «антиельцинской» теме.
В зале гигантского дворца после выступления Ельцина явно поселился дух конфронтации: старой партократии и новых, демократических веяний. Межа, которая пролегла между Горбачевым и Ельциным, стала еще шире и глубже…
К сожалению, в образовавшемся радикально-демократическом крыле (и в партии, и в обществе) Горбачев вольно или невольно видел не оппонентов, а врагов. Старая большевистская методология мышления слишком сильно засорила всем нам головы. Генеральный секретарь не мог быть исключением, даже, скорее, по положению, наоборот.
В 1989–1991 годах на заседаниях политбюро тема оппозиции – «оппортунистов», «радикалов», «антикоммунистов», «региональщиков» – слишком часто встречается в ткани обсуждения любых вопросов. Впрочем, чем ближе к «развязке» перестройки, тем больше говорят и меньше делают.
Многочасовые заседания партийной коллегии, где, как всегда, больше других выступает Михаил Сергеевич, свидетельствуют о растерянности высшего руководства, у которого нити управления страной медленно, но неуклонно ускользали из рук. Горбачев то и дело подбадривал: нужны конкретные дела, каждый на своем участке должен продвигать наш курс, нашу политику. И иногда говорил еще определеннее: «Надо не поддаваться и не паниковать»{1155}.
Похоже, что одну из причин нараставших трудностей Горбачев, к сожалению, видел в активности политической оппозиции, которую он, порой не очень уважительно, с оттенком пренебрежения, называл «демократами». Ругая на заседании политбюро межрегиональную группу демократически настроенных народных депутатов, где был и великий Сахаров, генсек говорил: «Мы смотрим на это, словно интеллигенты сопливые, хотя и видим, что перед нами перерожденцы и перевертыши, а не можем их поставить на место. Нет, это просто недопустимо!»
Большевистские «вожди» во времена смут видят в интеллигенции дрожжи смятения. Горбачев, как и Ленин, ищет для интеллигенции эпитеты. У Ленина – «г-но», у Горбачева – «сопливая». Интересно, себя Михаил Сергеевич относил к интеллигенции?
«…Я вам прямо скажу: 80 процентов участников региональной группы – нормальные люди. Есть там группа политических авантюристов, несостоявшихся «вождей», так сказать… Вот этим надо нанести идейное поражение… Есть там и отпетые люди, вроде вот этих «вождей»…»{1156}
Говоря о демократии как стержне перестройки, Горбачев, к сожалению, не хотел признавать ее носителей и выразителей. По его инициативе на заседании политбюро 22 марта 1990 года приняли специальное постановление: «Считать целесообразным… придерживаться линии на идейное и организационное размежевание со сторонниками «Демократической платформы»…»{1157} «Демократы» в партии оказались лишними.
Иногда неприязнь Горбачева к Ельцину принимала весьма неприличные формы. Но слова из песни не выкинешь…
Идет очередное длинное-длинное заседание политбюро. На дворе весна, 3 мая 1990 года. Как проводить XXVIII съезд КПСС, Российскую партконференцию, очередной Съезд народных депутатов СССР… Съезды, съезды… Перестройка все больше захлебывается: улучшать и обновлять советский социализм стало практически невозможно. Пять лет перестройки это подтвердили. Но, оказывается, этому есть и персональные «виновники».
«Горбачев:…Почему подхватил Ельцин вопрос образования РКП? Все подхватывает, чтобы играть… Использовать для того, чтобы пробраться к власти в России. И через Россию взорвать и КПСС, и страну… Это не цели социализма, обновления социализма. Все это только демагогическая маскировка. Им нужна власть. Это абсолютно всеядная публика. Они готовы потом проглотить и себя (?! – Д.В.), сомкнуться с самыми «твердыми марксистами и даже диктаторами»… Важно лишь добраться до власти. Но это опасная публика… Она при определенных условиях может загубить всю перестройку, похоронить все надежды на облагораживание (??! – Д.В.), обновление нашего общества»{1158}.
Сумбурная от негодования речь Горбачева об «опасной и всеядной публике», оппозиции от «демократов» сводится в конечном счете к тому, что именно она может «загубить перестройку» и помешает «облагораживанию» общества. Демократическая оппозиция для генсека враждебна… Через пять лет, в августе 1994 года, в интервью Марку Дейчу он уже будет говорить другое, что «режиму Ельцина», мол, «недостает» демократической альтернативы… которая бы вступила в политический процесс, с тем чтобы оппонировать этому режиму»{1159}.
На этом же заседании при обсуждении совсем другого вопроса вновь стали говорить о Ельцине. Вдруг у одного из членов политбюро возникла идея: вызвать на теледебаты российского лидера и скомпрометировать его. Начали говорить чуть ли не хором: «Выделить хорошего журналиста. Задать вопросы по Литве, по Курильским островам, о спиде». Кто-то вставил: «Ельцин пырнул себя ножницами…» В этом же духе разговор о Ельцине продолжался.
