Первый кубанский («Ледяной») поход - Сергей Владимирович Волков
Ядро 3-го взвода состояло из нескольких офицеров 1-го Черноморского полка; вообще же состав взвода был смешанный: были в нем и линейцы, и черноморцы разных полков; были и пластуны, которым надоело месить тяжелыми сапогами жирный кубанский чернозем; чины не играли никакой роли: рядовыми всадниками, с «винтачом» за плечами, были и заслуженные есаулы, и только что произведенные прапорщики; были и одиночные казаки «рядового звания», не пожелавшие расстаться со своими офицерами. Не знаю почему – быть может, за наш смешанный состав или за тенденцию многих из нас «воевать по собственному усмотрению» – наш взводный командир, подъесаул 1-го Черноморского полка Владимир Чигрин[306] шутя назвал нас «башкирами»; так мы и сами стали себя называть.
После переформирования наша сотня принимала участие в бою за взятие станицы Георгие-Афипской, прикрывая правый фланг нашей наступающей пехоты со стороны Екатеринодара. Вместе с нами в этом боковом отряде был 1-й эскадрон полка, состоявший из офицеров регулярной кавалерии – многие в погонах и в фуражках своих полков. Наше внимание особенно привлекла небольшая группа всадников на прекрасных, по большей части рыжих конях и с казачьей седловкой. Из расспросов выяснилось, что это были донцы, офицеры лейб-гвардии Казачьего полка: братья Рыковские, Плеве, Краснов и еще несколько молодых офицеров, – почти все со своими вестовыми. С ними мы быстро подружились.
Конница генерал Эрдели
В станице Елизаветинской, после переправы на правый берег Кубани, генерал Корнилов приказал мобилизовать несколько годов молодых казаков; из этой не нюхавшей пороху молодежи Елизаветинской и Мариинской станиц был создан Кубанский казачий полк, вместе с нашим 1-м Офицерским кавалерийским полком составивший кавалерийскую бригаду; командовал ею генерал Эрдели; кажется, входил в нее еще и черкесский дивизион.
Когда генерал Корнилов решил взять Екатеринодар штурмом, эта конная бригада получила задание – обойти город с севера и с востока, перерезать Черноморскую, Тихорецкую и Кавказскую железнодорожные ветки и, замкнувши город в кольцо, отрезать екатеринодарских большевиков от подвоза подкреплений и боеприпасов. Задача эта, к сожалению, была выполнена только частично, и гарнизон Екатеринодара беспрерывно пополнялся и людьми, и амуницией, в то время как наша пехота расстреливала последние патроны. Как развивался штурм города, мы, рядовые конники, не знали, но слухи доходили, что большевики дерутся упорно, города не покидают и что наша пехота несет большие потери.
К вечеру 31 марта конница Эрдели вернулась из рейда в глубокий обход Екатеринодара и втянулась в Сады. Там и ночевали – кто в летних домах екатеринодарских огородников и садоводов, а кто под плетнями и под навесами; спали «с одним открытым глазом». Еще засветло наши заставы обстреливали небольшие группы красных, приближавшихся со стороны Тимашевки, а разъезды, вернувшиеся с того направления, доносили о митинговании громадной толпы «товарищей» в занятой ими Новотитаровской станице.
Пеший бой
С рассветом затакали винтовки в охранении, совсем близко; сон как рукой сняло. Приказано – поесть чем Бог послал, напоить коней и проверить, у кого сколько патронов осталось после вчерашней перестрелки (за день до этого «лишние» патроны были у нас отобраны для передачи пехоте, и нам, конникам, оставили всего лишь по три обоймы). Через короткое время приказ: нашей сотне, передав лошадей коноводам, в пешем строю занять стрелковую позицию поперек дороги, идущей вдоль Садов, с севера, от Новотитаровской к Екатеринодару.
Только что рассыпались в цепь – в канавах по обе стороны дороги, за домами, плетнями и земляными валами, – как мимо, по дороге, проскакало полным ходом наше охранение, десятка два всадников. И буквально в тот же момент, шагах в 500 от нас, с обеих сторон на дорогу высыпали пешие «товарищи». Без всякой команды мы открыли огонь «пачками», и красных как рукой сняло: некоторые из них скрылись за кустами и заборами; кто не успел, прыгнули в придорожную канаву и залегли там; а несколько тел остались лежать на дороге. Завязалась перестрелка; от командира сотни и от взводных все время слышатся напоминания: «Беречь патроны, целиться, бить только наверняка». И в самом деле, кое-кто из нас сгоряча расстрелял все патроны и теперь просит: «Хоть одну обойму дай, выручи»; а тут у самого патроны считанные. Огонь с нашей стороны подзатих; по цепи слышатся только одиночные редкие выстрелы. Большевики смелеют; их выстрелы все чаще и все ближе. От времени до времени видны их одиночные люди, перебегающие с одной стороны дороги на другую; некоторым это не удается, и на дороге то там, то сям остаются жертвы нашей стрельбы «наведя на мушку». Но и на нашей стороне есть потери: то вскрик слышится – того, кого нашла пуля; то соседи уносят тяжело раненного; есть и убитые.
Большевики наглеют: уж очень редок наш огонь; их одиночные храбрецы выскакивают на середину дороги и грозят нам оружием; все ближе они показываются, уже слышны их крики: «Кадеты, мать вашу перетак… не уйдете, гады; всем кишки повыпустим, живыми пожжем.»
Мы постепенно отходим, то по левой стороне дороги, то по правой; одиночками, от плетня до следующего плетня. К счастью, наши откаты противнику не видны: кусты, земляные валы и канавы скрывают отходящие пригнувшиеся фигуры; сильно помогают, сдерживая порыв большевиков, наши два Люиса. Но положение становится все более «корявым»; патронов почти ни у кого не осталось: у кого были припрятаны, пришлось отдать пулеметчикам для их дисков. Помощи нет, да ее и не обещали. Озираемся: «Где коноводы? Всегда их черти куда-то заносят». Время тянется: минуты кажутся часами. Неприятельские цепи все ближе; их выстрелы сливаются в сплошной треск. Становится не по себе: «Не уйти ведь, не добежишь до коноводов». На губах молитва: «Господи, спаси, не допусти попасться в руки красноармейцам». Наконец – желанное приказание: «Оставить позицию, незаметно отойти за укрытие, а там – бегом к коноводам». Хотелось «Ура!» кричать от радости, да опасно: догадаются красные, чему мы рады. Приказание было выполнено с
