Михаил Казовский - Лермонтов и его женщины: украинка, черкешенка, шведка…

Лермонтов сидел напротив Майко. Понял, что оставили их нарочно. Он был взвинчен после ссоры, а теперь еще это испытание! Девушка, поняв его состояние, ласково сказала:

– Вы, оказывается, такой задира, Мишель.

Тот скривился.

– Он первый начал.

– Вот: типичные слова забияки.

– Никому не позволю надо мной глумиться.

– Разве было глумление? Вы действительно гений.

– И вы туда же?

– Все, молчу, молчу. – Сложенным веером она провела по его руке. И спросила вполголоса: – Вы читали мою записку?

– Да.

– Очень жаль.

У Михаила вытянулось лицо.

– Это отчего же?

– Оттого что была тогда крайне взволнована. А теперь спокойна. И могу сказать совершенно здраво: ни за князя, ни за вас замуж я не пойду.

– Вы его не любите?

– Конечно, нет. Мне его навязывают родные. Но для брака по расчету я не настолько стара.

– И меня не любите?

Девушка помедлила, опустив глаза.

– Вас люблю. – Снова помолчала. – Так по крайней мере мне кажется.

– Коли любите, почему замуж не хотите?

– Потому что вы этого не хотите. Зачем разыгрывать пошлую пиеску? Я навязываться не стану. И освобождаю вас от каких бы то ни было объяснений.

– Очень мило с вашей стороны. – Он поерзал на стуле. – Если честно, я и сам не знаю, чего хочу. Настроения у меня меняются, семь пятниц на неделе. То хочу стать художником, то поэтом. То продолжить карьеру военного, то уйти в отставку. То скакать на лошади, то пустить себе пулю в лоб! То хочу жениться, то остаться холостяком. Да, вы правы, что с таким сумасбродом, как я, вряд ли можно свить семейное гнездышко. – Он взял ее за руку. – Милая Майко! Вы такая чистая, светлая душой, образ ваш прекрасен. Питать вас несбыточными надеждами было бы преступно с моей стороны. Да, я не спорю: вы мне нравитесь. Очень, очень сильно. Но для брака пока не готов. Видно, на роду так написано. Господи, да вы плачете?

Девушка достала из рукава платочек, промокнула слезы.

– Нет, не смотрите на меня, это так – случайно. Мы отлично поняли друг друга. В словах ваших – только правда. То, что возникло тогда в Цинандали, мы напрасно приняли за серьезные чувства.

– Я вас никогда не забуду, Майко.

– Я вас тоже не забуду, Мишель.

– Я желаю вам найти свое счастье.

– Я вам того же, дорогой.

Появился хозяин дома – Александр Чавчавадзе. Улыбнувшись, спросил:

– Не скучаете, дети мои?

Майко покачала головой.

– Нет, разговариваем на разные темы.

– Предлагаю отметить мой выигрыш: князь и барон проиграли мне по двести рублей.

– О, прилично! Поздравляю вас, князь.

Вечер закончился долгим чаепитием. Лермонтов и радовался тому, что, согласно своей шутке, «от Орбелиани и подавно ушел», и грустил отчего-то. Может, оттого, что в который раз упустил свое счастье?

4

«Милая бабушка.

Это мое последнее письмо из Тифлиса: завтра поутру уезжаю в Россию и надеюсь написать Вам уже с дороги – видимо, из Ставрополя. Если погода и прочие обстоятельства будут благоприятствовать, то рассчитываю быть к Рождеству в Москве. А уж после Крещения – в Петербурге. Очень соскучился и хочу обнять всех, всех, кто ко мне расположен. Как там наши? Шан-Гиреи, Лопухины? То-то станем при встрече болтать сутки напролет!

Здесь я встретил многих милых людей и, сказать по правде, чуть было не женился на одной прекрасной грузинской княжне. Но потом вспомнил Вас, Ваше вероятное недовольство на сей счет и раздумал. Да и что толку теперь в женитьбе? Только лишние хлопоты и деньги. Послужу еще год-другой, попрошусь в отставку – а там видно будет.

Словом, все мои дела не так плохи; Баламут здоров, Никанор и Андрей Иванович тоже, оба ждут не дождутся уехать с Кавказа, кланяются Вам. Что там Дарья, жена Андрея Ивановича? Он в последние месяцы сокрушался, что не пишет она ему. Хоть они давно порознь и не раз он ее ругал за сварливость и скупость, все равно переживает и говорит: пусть и дура, а жалко, если что плохое случилось с нею. Добрый человек!

Мысленно я уже в пути. До встречи, милая бабушка. Целую Ваши ручки, прошу Вашего благословения и остаюсь покорный внук

М. Лермонтов».

5

Утро было ненастное: дождь со снегом, ветер и сильная влажность воздуха. Проводить корнета вышло все семейство Чавчавадзе, кроме маленькой Софико. Уложили в повозку гостинцы – сладости и вино для него самого и для сына Давида в Петербурге. Обнялись и расцеловались, говорили напутствия. Саломея перекрестила военного и сказала почти по-матерински:

– Да хранит вас Господь, Мишико. Укрощайте свой буйный нрав, помните, что вы должны беречь свой чудесный дар.

Он ответил с улыбкой:

– Полноте, Саломея Ивановна: да кому мой дар нужен в России? На что его беречь? Нынешней России нужны служаки, а не поэты.

– Перестаньте, все не так плохо. Вы нужны друзьям, нам, читателям.

Александр Гарсеванович поддержал жену:

– Мы не для царей пишем, а для их подданных, простых смертных. Не по воле царей, но по воле Господа. Как у Пушкина: «Веленью Божию, о муза, будь послушна, обиды не страшась, не требуя венца; хвалу и клевету приемли равнодушно и не оспоривай глупца».

Лермонтов согласился:

– Да, оспоривать глупцов – последнее дело.

Нина Александровна на прощание трижды поцеловала его, обняла по-дружески:

– Пусть судьба отнесется к вам более милостиво, чем к обоим Александрам Сергеевичам.

– Спорное суждение, дорогая Нино. По мнению моего приятеля, милость Бога в том и состоит, что он берет к себе лучших и наказывает тем самым не их, а нас, грешных.

– Друг ваш – чудак, судя по всему.

Като, попрощавшись, сунула ему душистый конвертик.

– Это от известной вам особы, сами понимаете. Велено сказать, чтобы прочитали уже в дороге.

– Низкий поклон особе и поцелуй. В щечку.

– Обязательно передам.

Выехали с Андреевской улицы и, спустившись вниз к базару, присоединились к отряду казаков, сопровождавших почту и других путников, следующих по Военно-Грузинской дороге во Владикавказ. Снег валил не переставая, ветер слепил глаза, и прочесть письмо было невозможно. Только на первой остановке в селенье Пасанаури, высоко, в предгорьях Казбека, на почтовой станции, выпив чаю и согревшись, Михаил распечатал конверт. Единственная фраза была написана по-русски:

«Жаль, что Вы ничего не поняли. М.».

Он сложил листок вчетверо и подумал:

– Это вы ничего не поняли, Майко. – Затем тяжело вздохнул. – Я бы вам принес одни неприятности. – Вспомнил Катю Нечволодову и опять вздохнул.

Лермонтов вынул карандаш и на оборотной стороне письма набросал начало нового стихотворения:

Спеша на север издалека,