Вадим Прокофьев - Дубровинский

Теперь он, прежде чем выступать с очередным докладом, выяснит степень информированности членов комитета.

Дубровинский честно поделился с Мироном своим недоумением, рассказал о встречах в Орле, Калуге. Рассказал и о беседе с Кржижановским в Киеве.

Соколов в ответ стал развивать давно выношенную идею о необходимости создания в крупных партийных центрах своих типографий. Он даже подвел под эту идею, так сказать, политэкономическую базу.

– Формы конспиративной организации и работы даны формами производства. Да, да, уверяю вас! Кустарь и ремесленник умирают. И не потому, чтобы они не хотели жить, а потому, что жизнь их перешагивает. И мы должны поспевать за нею. Разве может десяток рабочих центров увязаться в единое целое десятью и даже сотней гектографов? Нет, конечно. Понадобился бы новый средневековый период. А хорошая типография увяжет сотни рабочих центров. У нас многие, с позволения сказать, умники ныне пренебрежительно говорят, что это будет техническая увязка. А им, видите ли, нужна другая – идейная. Глупые кроты, через которых шагает жизнь, а они не видят ее.

Да, типографии нужны. Такие, как в Баку. Типографии, где можно было бы печатать ту же «Искру» или иной центральный орган прямо с матриц.

Дубровинский уже не жалел, что зашел сюда, в мезонин Мирона. И в таких тихих и, казалось бы, богом забытых городках, в тесных партийных квартирках можно почерпнуть очень многое для понимания практики партийной работы, столкнуться с жизнью, найти людей думающих, искренне болеющих за дело и, чего греха таить, иногда идущих впереди тех, кто там, за границей, казалось бы, делает погоду.

Да, не хватает партии практиков, организаторов, которые бы ежедневно, ежечасно были бы в деле, были бы связаны с комитетами, с рабочей массой.

Утром разбудил взъерошенный Брилинг. Дубровинский слышал, как он взволнованно говорил Мирону, что Леонида, видимо, выследили, схватили, нужно скорее все бросать и спасаться.

Соколову ничего не оставалось, как расхохотаться.

Брилинг ушел обиженный и даже не попрощался.

Дубровинский не стал дольше задерживаться в этом городе, к чему искушать судьбу.

С Мироном простился тепло, уверенный, что еще не раз их столкнут жизнь и практика революционной борьбы.

Василий Николаевич Соколов рассказал о встрече с Дубровинским много-много лет спустя после того, как она произошла. Рассказал по памяти. И конечно, слова, которые он вкладывает в уста Иосифа Федоровича, – это только пересказ Мыслей, темы бесед. Но это написано сочно.

А мысли Василий Николаевич помнил хорошо. И ему запал в сердце образ труженика партии.

Глава IV

Известие о начале войны с Японией застало Иосифа Федоровича в дороге.

Это была страшная весть. Где-то там, далеко на востоке, уже героически погиб крейсер «Варяг», уже льется кровь. Но это только начало. Война потребует сотни тысяч человеческих жизней. Война в интересах русского капитала, во имя царских прихотей и, конечно, «врачующее» кровопускание российскому пролетариату и крестьянству, дабы обессилить их, отвлечь от революционной борьбы.

Дубровинский поспешил в Самару. Война преобразила некогда тихие приволжские станции. Шум, гам, пьяные песни и неутешные рыдания, плач детей и хриплые окрики унтеров врывались в вагон, стоило только поезду подойти к перрону. Кое-где новобранцев и запасников провожали не только плачущие жены, матери, дети, но и представители «общества». Они выползали из станционных буфетов и ресторанов, разопревшие, лоснящиеся, в лисьих шубах нараспашку. Нестройно кричали «виват» и спьяну лезли целоваться к солдатикам. Кое-кто даже пытался произносить квасные речи. От них, как от навозных жирных мух, отмахивались тоже пьяные новобранцы и бородатые запасники. Церковный синклит благословлял теплушки, в которых вместе с лошадьми двигались на восток, на бойню обреченные.

Эти картины потрясли Дубровинского. Приехав в Самару, он первым долгом засел писать листовки, листовки против войны, против кровавых мерзостей царизма.

Самарский комитет выпускает листовку за листовкой.

«Слишком дорого стоит уже русскому трудящемуся люду ненужная и неведомая ему Маньчжурия!

Долг каждого разумного человека – громко высказать свое негодование, требовать немедленного прекращения этой ужасной войны!..»

«…Требуйте мира!

Долой войну! Долой самодержавие!»

Являясь представителем ЦК в Самаре, Дубровинский делал все возможное, чтобы этот город, все Поволжье стали запевалой в борьбе против войны, а значит, и против царизма. И отчасти самарским социал-демократам это удалось. Они буквально овладели железнодорожной станцией. В каждый проходящий воинский эшелон забрасывались антивоенные листовки.

Какие только меры ни принимали местные власти, чтобы оградить солдат от соприкосновения с социал-демократами. Солдат из теплушек не выпускали. Пока эшелоны стояли в Самаре, их сторожили специальные воинские команды. К вагонам допускались только железнодорожные рабочие. Но этого было достаточно. Смазчики, ремонтники незаметно подбрасывали листовки. Полиция была бессильна.

Работу социал-демократов облегчало начавшееся брожение среди почти всех слоев общества. Еще среди крестьян, малосознательной части рабочих жива была вера в батюшку царя. Во всех неудачах, во всех безобразиях винили министров. Но если раньше тлились и даже этого не говорили вслух, то теперь уже ничего не боялись. О царе безнадежно добавляли: «Где ему знать, он, поди, газет-то не читает, только от министров и узнает, что делается…»

В общем сходились во мнении, что царь какой-то юродивый, существующий вне жизни. А всей жизнью заправляют министры, чиновники, а они все жулики и казнокрады.

Особенно усердствовала «чистая» публика, рассказывая бесчисленные анекдоты о бездарности генералов, о взятках, хищениях, об одеялах, подаренных Красному Кресту Морозовым и очутившихся на Сухаревском рынке, о корабле с изюмом, который от щедрот своих пожертвовала королева греческая и который «съели крысы» – чиновники. «Чистая» публика в отличие от «серой» честила царя-батюшку на все корки.

Повсюду чувствовалось, что Россия накануне каких-то невиданных событий.

И в это-то время в партии рабочего класса не было единства. Меньшевики раздували склоку. Разброд царил и в ЦК.

Мартын Лядов свидетельствует:

«На съезде в состав ЦК были выбраны Кржижановский, Носков и Ленгник. Ленгник вместе с Ильичем выдержал весь натиск меньшевиков на съезде Лиги и на заседании Совета партии. Вместе с Ильичем в январе 1904 г. он поднял вопрос о созыве нового съезда. Предложенная ими резолюция в этом смысле была отвергнута меньшевистской частью Совета. Совет против голосов представителей ЦК вынес резолюцию, в которой указывал, что корень разногласий в том, что в состав ЦК входят лишь представители от большевиков и что разногласия исчезнут, если большевистский ЦК кооптирует в свой состав меньшевиков.