Владимир Хазан - Пинхас Рутенберг. От террориста к сионисту. Том II: В Палестине (1919–1942)

Я обязана сказать, однако, что хотя я в течение всей Великой войны принадлежала к пацифистам, то, что случилось здесь, произвело во мне революцию. Я была бы рада иметь случай поговорить с Вами об этом.

Что касается Мани Шохат, я пребываю от нее в столь глубоком восхищении, что полагаю: тем путем, которым идет она, я пройти бы не сумела. Я готова сказать, что мотивы ее действий, должно быть, столь же убедительны, как и мотивы моих. Об остальном – когда увидимся.

Преданная Вам,

Генриетта Сольд

35. Не можем согласиться с использованием Шохат как нежелательной <персоны> (англ.).

Глава 3

Игра мирового значения

…Я полагаю, что электрический свет открыт вовсе не для того, чтобы несколько богачей освещали свои пышные салоны, а для того, чтобы при его освещении мы решали вопросы человечества. Один из них – и притом вопрос не второстепенной важности – еврейский вопрос. Решая его, мы работаем не только для себя, но для многих других, страждущих и обремененных.

Господин Рутенберг! Вы осветили страну ваших предков. В России, где вы показали себя смельчаком, вас поздравляли с тем, что вы боролись с тьмой. Здесь арабы обвиняют вас в том, что вы украли у них воду.

В своей книге «La juif errant est arrive» (Paris, 1930), переведенной в том же году на русский язык под названием «По следам Вечного жида», Альбер Лондр, совершивший в конце 1920-х гг. исследовательско-приключенческую поездку по миру с целью проследить за жизнью Вечного жида и побывавший в Восточной Европе и Палестине, обращается к переселившимся туда евреям, и в частности к Пинхасу Рутенбергу, – эти слова-то и приведены выше в качестве одного из эпиграфов.

А. Лондр, вероятно, знал о том, что Рутенберг послужил Л.Н. Андрееву прототипом героя повести «Тьма», и именно этот смысл (или, скажем, аккуратней: и этот тоже), по-видимому, лежит за его словами о борьбе с тьмой. В одном из своих монологов исповедующийся перед проституткой герой достигает верхних нот в выражении извечного соперничества света и тьмы:

Зрячие! Выколем себе глаза, ибо стыдно… ибо стыдно зрячим смотреть на слепых от рождения. Если нашими фонариками не можем осветить всю тьму, так погасим же огни и все полезем в тьму. Если нет рая для всех, то и для меня его не надо – это уже не рай, девицы, а просто-напросто свинство. Выпьем за то, девицы, чтобы все огни погасли. Пей, темнота! (Андреев 1913, II: 171-72).

Другая ипостась упоминаемой им борьбы связана с деятельностью Рутенберга в Палестине в качестве основателя и главы электрической компании. Строительство гидроэлектростанций в этом небогатом водными ресурсами крае хотя и преподносится, в соответствии с замысловатой арабской логикой, в виде образа кражи воды, но, безусловно, ассоциируется с прогрессом, а в рассказанной в дни 60-летия Рутенберга на страницах палестинской газеты «Ha-boker» («Утро») забавной истории – вообще напоминает причудливую восточную сказку. Некий Я. Шапиро повествовал в ней о том, что когда в начале 30-х гг. в страну начали приезжать немецкие евреи, бежавшие из гитлеровской Германии, они, как правило, не знавшие иврита, поначалу полагали, что «свет», «электричество» передаются в Палестине словом «Рутенберг» – так часто они звучали как синонимы в речи местных жителей (1939. № 989. 5.02. S. 2). А один из палестинских колонистов, по-видимому, не в силах сдержать рвущегося из груди эмоционального восторга, превратил его в хотя и беспомощные, но искренние вирши (RA):

Посвящается Рутенбергу

И вот, как в первый день творенья,Сказал Творец «да будет свет».Так в первую эпоху возрожденьяПустынной родине Вы дали свет.И силы новые в нее Вы влили,Вы две реки соединили,И, натолкнувшися на гору, ее Вы смыли,И карту Палестины изменили.Так гения размах с восторгом созерцая,Я шлю привет герою наших дней.

На «любви к элетричеству» построены многие метафоры судьбы Рутенберга, однако всего любопытней его собственная попытка воспользоваться одной из них. В повести С. Ан-ского «В новом русле» (Ан-ский 1907), в которой рассказывается о революционизации российского еврейства, чутко зафиксировано появление в еврейском лексиконе новых слов, таких, например, как «организация» (имелся в виду Бунд) или «электрики», т. е. социалисты. «Электриками» их называли потому, что они отрицали существование души и вместо нее якобы признавали некий пар – «электру», с помощью которой живет человек. В дневниковой записи от 12 августа 1932 г. «главный электрик» еврейского ишува, основатель и директор компании Хеврат ха-хашмаль, называет себя «революционером-электриком» (.RA). Это непривычное словосочетание, оставшееся у автора дневника непрокомментированным, в котором сведены воедино его бывший и настоящий «статусы», искушает, кроме прочего, предположением о генетической связи «революционера-электрика» с повестью Ан-ского.

Однако даже если это не так, в любом случае Рутенберг с помощью андреевской «Тьмы» подготовил удачную метафору своей будущей палестинской жизни и деятельности. Повесть, как мы отмечали выше, вызвала яростные споры, и преобладающей была негативная реакция, шедшая из разных, зачастую прямо противоположных лагерей. Одним из тех, кто, наперекор многим, увидел в повести зерна нового гуманизма, был поэт и критик Н. Минский. Споря с Мережковским, с его пониманием андреевской повести как «проповеди самодовольства», «призыва к сладчайшему усыплению в небытии», Н. Минский писал, что

…едва ли во всемирной литературе отыщется другое произведение, в котором чувство самодовольства было бы преодолено до такой глубины, почти абсолютной, как во «Тьме». Может быть, ни в какой другой литературе, кроме русской, этот рассказ не мог бы появиться. В нем заключается завет какой-то новой любви, с культурно-европейской точки зрения, может быть, и непонятной, любви как бы бездейственной и не греющей, а на самом деле, наиболее энергичной и сжигающей (Минский 1909: 216-17).

Понятное дело, Рутенберг прямого отношения к литературно-философским дебатам вокруг повести не имел, но, послужив когда-то Андрееву биографическим импульсом к ее созданию, он уже не мог быть абсолютно независимым от метафорической магмы, в которой неразрывно связывались прототипика и фантазия, реальная жизнь и динамика авторского вымысла.

Тот же Минский, возможно, в полемическом задоре несколько, пожалуй, преувеличивая, писал о том, что