Валентин Аккуратов - Лед и пепел

— Впереди — Рудольф, — сказал я.

— Не уверен, что Рудольф, — смеясь, ответил мне гидролог экспедиции Николай Трофимович Черниговский. — У меня такое впечатление, что на посадке нас встретят не люди, а настоящие селениты! И вообще, Валентин Иванович, куда вы нас завезли? Разве возможна жизнь в этом застывшем царстве?

— С претензиями прошу обращаться к Либину, это он и его коллеги создали здесь первый полярный аэродром, — парировал я.

Либин полушутя–полусерьезно ответил:

— Не знаю, есть ли у селенитов банька, а у нас вы можете, дорогой Николай Трофимович, сегодня же попариться.

Вскоре перед нами полностью предстал весь остров. В фиолетовых сумерках отходящего дня виделась неправильной формы трехглавая пирамида — с вершинами, словно обрызганными густой вишневой краской, а дальше на север уходили бесконечные пространства замерзшего океана.

— Это стартовые огни? — спросил Черниговский.

— Да. Видишь костры, и слева трактор? — кивнул Черевичный утвердительно.

Внизу под ногами пламенели три точки, вокруг них снег был не фиолетовым, а пурпурно–золотистым. Лыжи самолета неслышно коснулись поверхности аэродрома. Тяжелая машина легко заскользила по снегу и остановилась у последнего костра. Разминая затекшие от долгого полета ноги, выпрыгиваем на снег. Радостные крики, приветствия, крепкие рукопожатия, быстрая выгрузка почты, посылок, свежих фруктов, — и все мы, во главе с хозяином острова Сергеем Воиновым, садимся в огромные открытые сани, впряженные в трактор ЧТЗ.

Далеко внизу, у самого подножья острова, на фоне океанских льдов чернеют высокие стройные мачты радиостанции и домики зимовки. Окна уютно светятся. Жесткий, пронизывающий (даже меховую одежду) ветер несет колючую снежную крупу, сечет глаза, забивается под капюшоны, но никто не замечает холода, слышатся приветствия, вопросы, смех.

Я смотрю вниз, все мне здесь знакомо. Отсюда четыре года назад мы штурмовали полюс. Это остров славы советской авиации!

Соскакиваю с саней, Либин за мной, и мы идем с ним по гладкому, отполированному ветрами льду купола, вниз к жилью. Чувство радости наполняет наши сердца. Сколько здесь пережито нами за те тринадцать месяцев! Высадка на полюс, поиски экипажа Леваневского. Мы любуемся своим, ставшим таким родным ледяным царством. Сказочная картина. Океан, солнце, ослепительный блеск зеленых и синих ледников, бесконечные горизонты манящих просторов. Зимовка. Хожу по комнатам. Четыре года назад здесь жизнь била ключом: сновали вездеходы, связные самолеты, тракторы, собачьи упряжки… Теперь пустовато, на зимовке шесть человек. Грустно от воспоминаний. Многих из друзей, штурмовавших полюс, уже нет. Погибли Михаил Сергеевич Бабушкин, Павел Головин, Яков Мошковский, Алеша Ритслянд, Серафим Иванов. Славные завоеватели полюса! Вы отдали свои жизни изучению Арктики. Память о вас всегда будет жить в наших сердцах!

Остров выполнил свое первое назначение, он был трамплином, с которого советские летчики завоевали полюс, а сейчас это самая северная метеорологическая станция.

Много катастроф и трагедий разыгралось на этой удивительной земле, хранящей обломки кораблей с американскими и итальянскими названиями, остатки погребенных подо льдом хижин, нарт, шлюпок, экспедиционного снаряжения. У самого берега могила с покосившимся крестом. На нем короткая надпись: «Сигурд Майер. 1904 год». Кто он, этот безвестный Сигурд Майер, отдавший свою жизнь во имя науки? Какая страна, какой народ послал его сюда?

В 1937 году мы тщетно пытались найти могилу легендарного Георгия Седова, похороненного на мысе Аук его верными спутниками Пустошным и Линником. Все засыпал тысячетонный обвал льда и базальта. Нет могилы Седова — первого русского человека, пытавшегося покорить полюс.

Пять суток просидели мы на Рудольфе. Ураганная пурга обрушилась на остров. Ветер доходил до сорока метров в секунду. Жили на куполе, в маленьком, ушедшем в лед. балке. От него по натянутому тросу ползали, сменяя друг друга, к самолету и делали все, чтобы ветер не сломал и не унес его. К счастью, ураган из врага превратился в нашего друга — засыпал шасси, почти до фюзеляжа.

Тринадцатого марта к вечеру ураган прошел. Начался «аврал. Ветер и тридцатиградусный мороз так спрессовали сугробы, что железная лопата с трудом откалывала куски снега. Откопав машину, начали очищать ее от снега, забившегося внутрь. На аврал ушло пятнадцать часов работы всего экипажа и двух зимовщиков. Наконец все готово. На юге чуть брезжит рассвет. Машина перегружена до предела, но естественный аэродром Рудольфа как будто нарочно создан для взлета самых тяжелых машин. Его поверхность наклонна к океану. На полном газу мчится наша машина к двухсотметровому обрыву берега. Я считаю секунды и знаю, что мы обязательно взлетим до обрыва, но неприятное чувство помимо воли закрадывается в душу. Все напряженно смотрят вперед, на одинокий рубиновый язык костра, зажженного на краю бездны, и вот метрах в ста пятидесяти от него самолет, как бы нехотя, отрывается и тяжело повисает. Сильный ветер встряхивает машину. Внизу сквозь клочья тумана сереет океан. Хаос ледяных нагромождений. Мы идем низко: выше сплошная облачность, а наша задача — наблюдать льды. На этом участке перелета — остров Рудольфа — мыс Челюскин — нам предстоит пройти более двух тысяч километров надо льдами океана.

Первую треть этого маршрута еще никто никогда не проходил, и потому с таким напряженным интересом все всматриваются в горизонт. Грозно свисают мрачные, черные тучи. Бескрайние пространства открытой воды пенятся зелеными волнами. Машина почти касается их гребней, идет на бреющем полете, шарахаясь от выскакивающих из тумана редких айсбергов. Температура воздуха резко поднимается — признак того, что мы пересекаем теплый фронт циклона. Гофрированные крылья самолета начинают покрываться матовой коркой льда. Черевичный внимательно наблюдает за этим и, обращаясь ко мне, спрашивает:

— Что будем делать? Сильно леденеем!

Я молчу, мне нельзя упускать из вида льда. Наблюдать аа ним — наша главная задача, но и обледенение начинает принимать угрожающий характер. Уже начинает трясти винты моторов, конвульсивно вздрагивает хвост. Сильные струи смеси спирта и глицерина и перемена шага винтов только временно помогают сбросить лед. С надрывом воют моторы. Радист Саша Макаров передает по радио:

— Оборвало от тяжести льда выпускную антенну, перехожу на запасную!

Дальше раздумывать нельзя. Черевичный кивает мне, и, добавив мощность моторам, мы уходим в облака. Лед продолжает угрожающе нарастать, в машине темно. Но вот в кабинах светлеет, и мы вырываемся к яркому солнцу, низко плывущему над сплошной пеленой облачности.