Елизавета Драбкина - Черные сухари

И снова свист, шум, крики, рукоплескания. Большевики поднялись со своих мест и направились к выходу.

Но что же делать нам здесь, на хорах? До сих пор мы в меру сил и умения усердно поддерживали большевиков при помощи шумовых эффектов. А сейчас? Уйти? А может, правильнее остаться и посмотреть, что будет дальше?

Однако если мы не уйдем, не будет ли это истолковано как сочувствие Черновцам?

Как же поступить?

Выход был, найден: мы просто пересели на барьер, свесив ноги вниз. Этим мы достаточно ясно выражали свое презрение к происходящему и, следовательно, могли остаться.

А там, внизу, говорили, говорили, говорили. Один живой труп выходил за другим. Чернова сменил Церетели, Церетели — Тимофеев, Тимофеева — еще кто-то, и все они снова и снова говорили. Уже миновала полночь, час ночи, два часа ночи, три часа ночи, а они все говорили и говорили.

В половине пятого позади Чернова появился высокий синеглазый матрос.

Он вышел вперед и сказал:

— Предлагаю всем присутствующим покинуть зал заседания, потому что караул устал.

— А кто вы такой? — спросил Чернов.

— Я начальник караула Таврического дворца, — сказал матрос.

Это был Железняков, впоследствии герой гражданской войны, павший смертью храбрых в бою против белогвардейцев. Тот самый «матрос-партизан Железняк», о котором поет песня.

Чернов вскипел:

— Все члены Учредительного собрания также устали, — заверещал он. — Но никакая усталость не может прервать нашу работу, на которую смотрит вся Россия! Учредительное собрание может разойтись только в том случае, если будет применена сила. Только через наши трупы…

Но тут начал медленно гаснуть свет. Сначала потухли боковые лампы, потом стала меркнуть центральная люстра. Зал погружался в темноту. Мы прислушивались к тому, что творилось внизу. Стук откидываемых пюпитров, шарканье ног, выкрики Чернова: «Мы обратимся к цивилизованному миру!» Становится все темнее и темнее, и, словно с того света, из загробного мира, доносятся последние слова Чернова:

— Итак, на сегодня заседание Учредительного собрания объявляется закрытым.

Наконец-то эта длинная, тягучая ночь осталась позади. Бегом, наперегонки, мы скатились вниз по лестнице. Свежий морозный воздух ударил нам в лицо. Садик перед Таврическим дворцом был полон весело притопывавших матросов, которые старались размяться после долгого стояния в карауле.

Появился улыбающийся Гусев. Под всеобщий хохот и шутки он вытащил из портфеля огромный ключ с короной и вензелем князя Потемкина-Таврического и на два оборота запер дворец.

— Амба! — сказал молодой румяный матрос. — Наша взяла…

Седой от инея Георгий Благонравов, чрезвычайный комиссар Петрограда, зычным голосом отдавал приказания. Расставив часть матросов в караул вокруг дворца, он велел остальным идти на Неву разгружать дрова с барж.

А мы? Разойтись по домам и улечься спать? Нет, невозможно. Даешь дрова!

— Товарищи, пошли… Левой! Левой! Левой!

Двойная итальянская…

Саша Лобанов несколько дней не появлялся в райкоме, потом пришел и огорошил нас неожиданным вопросом: что это такое «ресконтро»?

Ну, «контро» — это понятно. Контро — контра — контрреволюция. Но при чем тут «рес»? Республиканский? «Республиканская контрреволюция»? Явная чушь.

— Да нет, это не про то, — сказал Саша. — Это про другое. Про бухгалтерию.

И он рассказал, что у них на заводе администрация отказалась выдавать рабочим получку, мотивируя это тем, что не имеет денег. Директор завода Брудзинский говорит, что власть, мол, теперь ваша, ну так и идите в Смольный, к Ленину, пусть Ленин дает вам деньги. Но заводской комитет знает, что все это вранье, деньги у хозяина есть, только они распиханы каким-то неведомым образом, и завкому надо это дело распутать.

— Так вот, — сказал Саша. — Иван Степанович велел мне взять тут из вас кого пограмотеистее и привести к нему в помощь.

«Грамотеистых» нас было двое: я и Леня Петровский. Оба мы окончили по семь классов. Что ж, пойдем.

На улицах было безлюдно. Только у мясной лавки выстроилась озябшая очередь да десятка два буржуев под надзором красногвардейцев скалывали лед. Работали они плохо, мужчинам мешали длинные меховые шубы, а барыньки неуклюже поскальзывались в своих фетровых ботах на высоких каблуках.

Завод был расположен неподалеку от Обводного канала. Над воротами полукружьем золотых букв выведено: «Артур Клайд. Металлические изделия».

— К Ивану Степановичу, — сказал Саша, проводя нас через проходную.

Вахтер кивнул.

— Идите.

Так с первого шага мы убедились в силе имени Ивана Степановича. Пробираясь по заваленному металлическим ломом двору и поднимаясь по узкой железной лестнице, мы услышали это имя еще не раз: «Иван Степанович велел», «Спроси у Ивана Степановича».

И вот мы сидим в заводском комитете перед его председателем, этим самым Иваном Степановичем. Ему под тридцать, у него умные, насмешливые глаза, очень светлые на потемневшем от работы около металла лице. На столе лежит гора бухгалтерских книг, на серых корешках которых написано: «Счет №…», «Счет №…»

От Ивана Степановича мы узнали о том, о чем уже не раз слышали, но как-то пропускали мимо ушей: буржуазия и ее прихвостни всеми способами и уловками стараются выкачать денежные средства из банков и других кредитных учреждений. Этим они хотят подорвать Советскую власть в финансовом отношении. Пускаются на всякие подвохи: получат деньги как будто бы для выплаты заработной платы, а как настанет день получки, директор Брудзинский заявляет: «Денег нет». Меньшевики этому рады, мутят среди рабочих: вот-де до чего довели комиссары, была бы-де власть Учредительного собрания, тогда бы такого не было.

— Нам надо распутать это дело, — говорил Иван Степанович, движением умелых рабочих рук ловко показывая, как это надо сделать. — Надо разобраться в их бухгалтерских фокусах, увидеть, куда подевалась каждая копейка, которая пришла к нам и которая ушла от нас. Вот тут мы и напоролись на это самое ресконтро, — Иван Степанович показал нам толстую бухгалтерскую книгу, лежащую поверх других. — В нем, в ресконтре этом, записана вся их бухгалтерия. Вы вот сядьте и найдите, куда девались семьсот тысяч, полученные в прошлом месяце директором из банка.

Мы сели к окну, положили «ресконтро» на подоконник и стали смотреть. Смотрели, смотрели — ничего не понимаем! Справа и слева вертикальной чертой сделаны графы: «Дебет», «Кредит», идут столбцы цифр.

— Ну, как? — спросил Иван Степанович. — Разобрались?