Джон Бэррон - Пилот МИГа - последний полет лейтенанта Беленко

Ваша жена, отец, героически защищавший родину, мать, тетка, которой вы так дороги, просили передать вам общее письмо.

Как ома могли так быстро собраться вместе — кто из Донбасса, кто из Сибири, даже с Дальнего востока? Это нелепо. Ладно, с меня довольно!

Офицер КГБ начал читать письмо. Беленко поднялся. Он смотрел на „дипломата” с презрением.

— Хватит. Я прилетел в Японию добровольно, таким было мое намерение. Никто не применял ко мне насилия и не давал мне наркотиков. По своему собственному желанию я попросил политическое убежище в Соединенных Штатах. Извините. Наш разговор окончен. Я должен идти.

— Предатель! — закричал офицер. — Вы знаете, как поступают с предателями! Рано или поздно мы вас вернем! Мы найдем вас!

Японский представитель, наблюдавший за встречей, выключил микрофон и обратился к офицеру КГБ: „Мы вас больше не задерживаем”.

Едва Беленко вышел из конференц-зала, как ожидающие окончания встречи японцы бросились к нему, обнимая и ободрительно хлопая по плечу, каждый старался пожать ему руку. „Вы вели себя отлично”, — сказал представитель министерства иностранных дел, который просил Беленко встретиться с советским представителем. „Мы гордимся вами. Вас ждет новая жизнь в Америке. Это великая страна, которую создали люди всех национальностей мира". Он вручил Беленко бутылку „Столичной”: „Возьмите, пожалуйста, это с собой в Америку от ваших японских друзей”.

— Нет, я хочу распить ее сейчас с моими японскими друзьями.

Откуда-то появились бумажные стаканчики. Японцы мужественно выпили непривычную для них водку. Слегка опьянев, они развеселились и стали шумно прощаться с Беленко. „Запомните, вы всегда желанный гость в Японии. В следующий раз мы покажем вам Токио”.

Когда стемнело из тюрьмы выехала сопровождаемая полицейским эскортом машина и помчалась к аэропорту. Машина остановилась у гигантского „Боинга-747” авиакомпании „Нортвест Ориент Эйрлайнс”. В самолете Джим, работник американского посольства, провел Беленко в общий салон. Ничьего внимания они не привлекли. Когда самолет оторвался от земли, Джим похлопал Беленко по плечу: „Полетели!”

Беленко никогда не видел такого огромного самолета. Просторные салоны, отсутствие шума двигателей поразили его. Количество обслуживающего персонала и их внимание к пассажирам удивили не меньше.

Как только Боинг закончил подъем, Джим сказал: „А теперь перейдем в наше помещение”. Салон первого класса был зарезервирован исключительно для них и большого, по-видимому обладающего незаурядной физической силой человека, которого работник американского посольства представил как офицера военно-морского флота США. Командир экипажа Боинга пригласил Беленко в кабину управления, и почти час Джим переводил его ответы на вопросы Беленко об оборудовании лайнера, работе и жизни пилотов. Виктору трудно было поверить, что всего три человека управляют этой огромной машиной.

Что это, остальные члены экипажа спрятаны? Хотят произвести на меня впечатление и удивить? Пусть думают, что я им поверил.

Беленко ждал, что его вот-вот начнут допрашивать, — прямо здесь, в салоне самолета. Но Джим сказал ему только: „Вы, наверное, изрядно устали, отдохните, выспитесь. Вам больше нечего опасаться. Теперь у вас одна забота — английский язык. Но я уверен, вы быстро с ним справитесь. Вас ожидает жизнь, совсем не похожая на прежнюю”.

Когда притушили огни в самолете и американцы задремали, Беленко задумался. Правильно ли он поступил, улетев, а затем отказавшись вернуться? Ну, а если бы он вернулся, — как это повлияло бы на судьбу его близких? Он старался по обыкновению анализировать каждую деталь и мыслить последовательно.

Если бы даже меня не судили, — что само по себе невероятно, — чтобы я мог изменить, вернувшись? Ничего. Что меня ждет на Западе? Не знаю. Пострадают ли теперь отец, мать, тетка? Вряд ли. КГБ легко установит, что мы уже многие годы не виделись. Людмила и Дима? Тоже нет. Ее родители достаточно влиятельны, чтобы не допустить этого. Тогда кто же? Начальство, политотдел, местные гебисты. Что ж, их-то во всяком случае, жалеть нечего. Нет, что бы ни случилось, я поступил правильно. Жить без свободы — все равно что не жить.

Все-таки что-то продолжало тревожить Виктора, не давало отвлечься, расслабиться.

Перебирая снова и снова все детали последних дней, он все время мысленно возвращался к возгласу, раздавшемуся в конференц-зале: „Рано или поздно мы вас вернем!”

Глава пятая. ВОЙНА НЕРВОВ

Советские власти, действительно, были полны решимости вернуть Беленко. Любой невозвращенец-писатель, артист, ученый, дипломат или офицер КГБ — наносил, конечно, известный ущерб престижу великой державы, но пропагандистам, журналистам, специализировавшимся на дезинформации, было нетрудно представить, скажем, артиста или интеллектуала человеком психически неуравновешенным, развратником, извращенцем, привлеченным соблазнами „гниющего Запада”. Никого в Советском Союзе не удивит, если тот или иной дипломат, проведя годы в „нездоровой атмосфере” Западной Европы или Америки, настолько погряз в ней, что стал алкоголиком, наркоманом, растратчиком, повредился в уме.

Иное дело Беленко — выходец из рабочей среды, заграницы не нюхавший. Офицер ВВС, чей послужной список пестрит благодарностями, коммунист, „настоящий советский человек”. Как сказал советский журналист корреспонденту „Вашингтон пост” Питеру Ос-носу в Москве: „Он — из наших лучших людей, ему доверили лучший в мире самолет, секретное оружие”. Признать, что Беленко не таков, — значило согласиться, что вся концепция воспитания нового советского человека, „строителя коммунизма”, — не более чем миф.

Вот отчего Беленко оказался единственным беглецом в истории Советского Союза, о котором власти вынуждены были твердить только хорошее.

Если Беленко останется жив, если его оставить в покое и позволить ему свободно жить за границей, какое впечатление это произведет на рядовых советских граждан, а главное — на военных? Если нельзя доверять даже таким проверенным коммунистам, как Беленко, тогда кому же можно? Кто не предаст? А вдруг и другие летчики зададут себе вопрос: „Если это удалось Беленко, почему бы не попробовать мне?”

Были и другие соображения, не позволявшие махнуть рукой на Беленко. Он был, пожалуй, самым осведомленным из всех военнослужащих, бежавших на Запал после Второй мировой войны, и секреты, которые он выдаст американцам, причинят немалый ущерб Советскому Союзу. Если же он начнет выступать публично, в особенности если обратится по радио к советскому народу, — его слова нанесут даже больший ущерб, чем раскрытие военных секретов.